На обороте было написано:
Кстати, если Вы сейчас читаете мое письмо, значит, стоите как раз напротив квартиры № 48. Там проживает (или уже — проживал) небезызвестный Вам, надеюсь, старший майор госбезопасности Недопашный, зам. этого полупокойника Палисадникова и такой же садюга.
Советую Вам прислушаться к звукам, доносящимся из этой квартиры. Происшедшее там к нашим с Вами спорам никак не относится — это просто еще один мой скромный вклад в дело очищения мира от всякой мрази.
С уважением, ваш В. В.
Да, про старшего майора Недопашного Васильцев был наслышан, о его жестокости ходили легенды. И напротив действительно была 48-я квартира.
Юрий прислушался и понял, что это он уже слышал некоторое время, просто не придавал значения, — собачий лай, а также женский вой и причитания, из которых теперь можно было разобрать только два слова, одно — непонятное — «Ингусик», зато другое — куда более понятное: «Убили!»
А мгновение спустя входная дверь подъезда хлопнула и по лестнице загрохотали сапоги.
Юрий решил было, что это — за ним, и сунул руку в карман за пистолетом, но несколько человек в форме НКВД не обратили на него ни малейшего внимания и сразу ворвались в эту самую сорок восьмую.
Махнув удостоверением капитана Блинова, Юрий вмиг очутился там рядом с ними.
В прихожей на полу лежал старший майор Недопашный с перегрызенным горлом. В момент смерти он явно одевался к выходу: галифе и форменный мундир были уже на нем, а шинель валялась рядом. Все вещи были густо залиты кровью.
Здоровенный волкодав размером с теленка был привязан поводком к двери уборной, но все еще рвался к распластанному телу старшего майора, заходясь злобным лаем.
Толстая деваха, видимо дочка усопшего, уже малость придя в себя, сбивчиво объясняла:
— Он, папа, даже шинель не успел надеть… Ингусик! Он ведь всегда добрым был, а его теперь наверно…
Было не очень ясно, кого ей жальче, отца или этого самого Ингусика, безусловно, теперь обреченного на казнь.
— Он же, Ингусик, у нас — еще когда папа нач. лагеря служил! — всхлипывала она. — Я с ним — с детства. Добрый, ласковый… (Да уж, представлял себе Юрий этих «добрых» и «ласковых» лагерных псов-людоедов!) А тут — как с цепи сорвался! И сразу — к папочке… Прямо за горло!.. — Опять запричитала: — Папочка!.. Ингусик!..
— Ясно, — заключил лейтенант, старший из пришедших, — сбесилась собачка ваша. Теперь ничего не поделаешь, надо ее…
— Не надо! — воскликнула дева. — Он стольких зэков изловил! Всех насмерть загрыз, гадов! Он — заслуженный, не надо его!
— Здесь кончать будем? — не слушая ее, спросил другой из пришедших, доставая из кобуры пистолет, но старший на него прикрикнул:
— А ну убери свою пушку! Еще чего — в доме пальбу устраивать! А вы, девушка, намордник бы на собачку свою надели, а то к ней и не подойдешь.
— Ингусик, Ингусик!.. — запричитала девица, надевая намордник на пса.
— А со старшим майором что? — спросил лейтенант.
Сержант, склонившись, пощупал пульс лежащего.
— Да что? Всё со старшим майором, — сказал он. — Пса бы надо — поскорей; где бы только?
— Ведите к нам, — подумав, скомандовал лейтенант. — Там, в расстрельном дворе, и — того.
Юрию нисколько не было жаль обоих — ни людоеда-пса, ни его покойного хозяина, еще большего, судя по всему, людоеда.
Два сержанта отвязали пса и повели его к выходу. Ингус шел на казнь твердо, с чувством выполненного долга, как какой-нибудь народоволец. Вслед за ним другие два сержанта вынесли труп старшего майора. На полу осталась только окровавленная шинель.
Эта шинель с самого начала показалась Юрию подозрительной. Точнее, не сама шинель, а запах, от нее исходивший. Еще раз принюхавшись, он наконец понял, что это: запах лагерной вошебойки. Там, в лагерях, робы зэков пропаривают от вшей в каком-то снадобье. А тамошние псы с младенческого возраста обучены рвать в клочья любого, от кого исходит подобный запах. При этом сотрудники вне опасности: от их шинелей такого запаха нет.
Оставшись наедине с рыдающей (очевидно, все же по обреченному Ингусу) дочерью старшего майора, Юрий спросил у нее:
— Давно у вашего отца эта шинель?
— Только что справил, — отозвалась она сквозь слезы, — месяца не прошло. — И снова за свое: — Ингусик, Ингусик!.. Бедный Ингусик!..
Васильцев перебил ее:
— В доме с тех пор посторонних не было? Я имею в виду — с тех пор, как он эту шинель себе справил.
— Нет, у нас дома никогда никого не бывает.
— Ну, хотя бы родственники.
— Нет у нас никаких родственников… Один вот Ингусик был!..
— А выходил отец в этой шинели куда-нибудь?
— Только один раз. В бильярдную… — и опять, опять про своего Ингусика.
Юрий слушать не стал — вышел из квартиры. Ему все уже было ясно.
Все было обставлено до гениальности просто. Некто (а уж Юрий-то не сомневался — кто) пробрался в эту самую бильярдную и сделал свое дело — посыпал шинель вошебойным веществом. С этого момента старший майор был обречен. Васильцев даже начал проникаться некоторым уважением к изобретательности этого сына палача.
Но вот что было странно: тот всерьез ступил на путь войны не с простыми преступниками, а с преступниками от власти, то есть с самой системой, и это означало, что тех давних предписаний и традиций Тайного Суда для него больше не существует.
Теперь даже он, Юрий, не понимал истинных целей его действий, и тем труднее было представить, чего от него нынче можно ожидать.
Глава 9
Сов. секретно (Продолжение)
Старик Вяземский, вернувшись с балета «Красный мак» с несравненной Екатериной Гельцер в главной роли, уселся писать аналитическую записку:
Народному комиссару НКВД СССР
(Сов. секретно, в 1 экз.)
…а также подвергнув анализу все случаи смерти крупных работников НКВД за минувший год, я пришел к неожиданному выводу…
Писать было лень: перед глазами все еще танцевала китаяночка Тао Хоа в исполнении бесподобной Екатерины Васильевны. Отложив ручку, Вяземский задумался.
А ведь мог бы при желании и в больших чинах нынче ходить, уж никак не ниже какого-нибудь старшего майора, а то и комиссара. При его-то нужности ведомству, в котором служил все тем же аналитиком еще со времен Феликса Эдмундовича! А до того — тем же аналитиком — в царской охранке, в самом Третьем отделении собственной Его Императорского Величества канцелярии.
Но и при Советах никто этого ему не ставил в вину, потому что без хорошего аналитика любое подобное ведомство слепо и глухо.
