— Как это произошло? — устало проговорил он.
— А то вы не знаете — от вас же ему позвонили!
Теперь настал черед и Васильцева воскликнуть:
— От меня?!
— Во всяком случае, представились, что от вас. Мой человек его телефон держал на прослушке. Велели, чтобы он на минутку вышел из подъезда… А у его двери уже висели оголенные провода под высоким напряжением…
— Поверьте, это, ей-богу, не я…
Из-за беспомощности в голосе слова прозвучали довольно убедительно — по крайней мере, тройной агент, кажется, наконец поверил ему.
— Ну, допустим, и не вы, — сказал он. — Все равно это из-за ваших каких-то игр! И я в них участвовать больше не желаю! Вы не вправе от меня требовать! — снова в голосе его задребезжали бабьи истерические нотки. — Всё! Завтра же улетаю из Москвы! У меня срочная командировка в Амстердам! И не звоните мне больше никогда, слышите, никогда!..
— Слышу, слышу, — поморщился Васильцев. — Да улетайте вы, улетайте куда душе угодно, только, ради бога, не визжите мне в ухо, как баба.
Тем не менее тот взвизгнул напоследок:
— А если вы… если вы вдруг собираетесь меня шантажировать…
Васильцев, не дослушав, положил трубку. Трусливый, истеричный тройной агент был для него потерян, — впрочем, и не нужен уже. Это было не главной его потерей за минувший злосчастный день.
Теперь от всей его былой армии оставался один только Афанасий.
Васильцев всегда испытывал симпатию к этому забавному чудищу. Надо попробовать хотя бы его спасти, покуда и до него не добрался младший Викентий, с такой стремительностью нынче наносивший неотразимые смертельные удары.
Юрий торопливо набрал номер психиатрической лечебницы и, представившись капитаном госбезопасности Блиновым (под этим именем его знали в лечебнице), спросил у дежурной сестры, на месте ли больной из двадцать девятой палаты Афанасий Хведорук.
Дежурная весьма любезно пообещала, что посмотрит сейчас. Несколько минут она отсутствовала, потом сказала в трубку довольно обеспокоенно:
— В палате нет. И галоши его, и ушанка тоже пропали. Наверно, ушел куда-то… Хотя я тут, на проходе, все время сидела… Но вы же знаете, товарищ Блинов, как он умеет просочиться… А может, где-то по клинике расхаживает? Вы еще минутку подождите, товарищ капитан, я сейчас по туалетам поищу.
Мало уже надеясь на результат, Васильцев все-таки взмолился:
— Поищите, девушка, поищите, пожалуйста!..
Вдруг у него из-за спины густо пахнуло псиной.
— Та щё мене шукать? — услышал он угрюмый голос. — Тута я, вот он, целый.
Он обернулся и увидел позади себя Афанасия все в тех же галошах на босу ногу, в халате и треухе.
— Впрочем, благодарю вас, не надо, не ищите, — поспешно сказал он девушке и положил трубку. Затем обратился к Афанасию: — Давно ты тут?
На полу красовалась лужа. Кот Прохор отреагировал на появление Афанасия по-своему.
— Та я уместе с вами у дверь прошел, товарищ Юрий Андреич, — все так же угрюмо пробасил Афанасий. — Эхстрасенсорную наводку вам сделал — вы и не углядели, як я проскользнув.
— И где ж ты отсиживался? — несколько успокоенный тем, что хоть Афанасий жив, спросил Васильцев.
Голос у Афанасия стал смущенный:
— Як обычно: у нужнике.
— А пришел-то зачем? Какие-нибудь новости?
Афанасий взглянул на него ошалело:
— Якие ще вам новости, Юрий Андреич? Вже три у нас покойника — нешто мало?.. Ох, страху натерпевся!.. — Он стащил с головы свою ушанку и стал ею отирать выступивший на бугристом лбу пот.
На миг забыв, с кем он имеет дело, Юрий удивился:
— Ты про покойников-то откуда знаешь?
— Як же нэ знать… — снова смутился Афанасий. — Я ж — нэ судите, Юрий Андреич, — я ж к вам ще тогды эхстрасэнсорно подклучився. Щё вы бачили, то и я бачив, щё слухали, то и я слухав… Пчелку жалко. Яка гарна дывчина была!.. Подумав: ну як тэт бисов палачов сын за мене примется?.. Нэ, думаю, у Юрий Андреича оно спокойни́й буде, он же мене — як тата ридный…
Лучше бы он к Викентию-младшему «подклучився» или к Полине, подумал Васильцев.
Афанасий, отлично читавший его мысли, тут же ответил:
— Та пытався я, пытався, Юрий Андреич! Пытався, но — нэ чую! Обоих нэ чую! Чуть мэлькнуть оба — и усё!.. Може, хто екран эхстрасэнсорный поставив… У вас, товарищ судья… тьфу ты, товарищ Юрий Андреич… у вас портвэйну хоть трохи нэма? Жуть мою трохи загасить…
В этом состоянии пользы от него все равно было чуть. Васильцев достал большую бутылку французского коньяка (тоже из Катиных лондонских запасов) и хрустальный фужер. Сказал:
— На, гаси свою жуть.
— Говорю ж — як тата… — присаживаясь на диван, благодарно произнес Афанасий.
Фужер он, правда, от себя отодвинул за ненадобностью, с коньяком же расправился вмиг — из горлышка с бульканьем вкачал себе в нутро все три четверти литра. После этого глаза его потухли, он обмяк на диване и уже через минуту, так и сидя на диване, оглушительно захрапел.
Васильцев закинул на диван его ноги, подсунул подушку под голову. Афанасий теперь все равно бесполезен — теперь при всяком пробуждении будет озабочен лишь тем, чтобы «гасить свою жуть», уж тут его не остановишь. Чем гасить — ему, в сущности, все равно: портвейном ли «Бело-розовым», лучшим французским коньяком, жидкостью для бритья или разбавленной сапожной ваксой. Когда со страху уходит в запой — такое уж бывало, — то справиться с этим пока что не удавалось никому. В клинике когда-то два гипнотизера пытались его из запоя вывести — да куда там! Уже через неделю сами до белой горячки допились.
Стенные часы пробили двенадцать. Страшные сутки закончились. И как раз к их окончанию он, Васильцев, полностью потерял всю свою армию, — какой-то юный Викентий в одиночку одержал над ней быструю и решительную победу. Трое убиты один за другим, четвертый в панике дезертировал, пятый до состояния полной бесполезности деморализован, и рассчитывать на него как на боевую единицу уже никак нельзя.
Что делать? Признать свое поражение и, как мышь, спрятаться в какой-нибудь потаенной щели? Но это означает — оставить Полину у тех нелюдей в заложницах. На что они способны, хорошо известно.
Письмо от короля и императора Катя уже прочитала. Юрий спросил у нее:
— Где драгоценности?
— Там, в спальне… — она вышла из гостиной.
Не возвращалась довольно долго, а когда вернулась, на ней не было лица. Вместо мешочков с драгоценными камнями она держала листок бумаги. Трясущимися руками протянула его Юрию. Это бесстрашная-то Катя! Такой он ее прежде никогда не видел.
Написано на листке было вот что:
