Симонов стал навещать Конева. В те годы он был увлечён записями фронтовиков. Симонов записывал на диктофон рассказы маршала. Рассказчиком, как мы знаем, он был великолепным. Память и ясность ума сохранил до последних дней.
Многие из записей впоследствии вошли в книгу Симонова «Глазами человека моего поколения». Взаимоотношения со Сталиным. Их встречи и разговоры. Именно после бесед с Коневым Симонов, размышляя на тему «Сталин и война», напишет: «По отношению к командующим фронтами Сталин был не только руководитель государства, партии, то есть человек, в этой ипостаси своей находившийся на много ступеней от них, отделённый от них целой иерархией — партийной, государственной. В должности главнокомандующего Сталин был их непосредственным начальником. Это были его прямые подчинённые. И это отражалось на его отношении к ним. Это было временно, на время войны, его собственное ведомство. Его люди, его подчинённые, его самые близкие, непосредственные подчинённые.
В каком-то смысле между ним и этими подчинёнными были посредники в качестве представителя Ставки, или заместителя главнокомандующего, или начальника Генерального штаба, но это в одних случаях было, а в других не было. Во многих случаях никакого средостения не было. Был командующий фронтом и над ним Сталин. Сталин и под ним командующий фронтом.
Главнокомандование во время войны для него было новым видом деятельности, и успехи в этом новом виде деятельности, так же как и неудачи, были для него особенно чувствительны. И он гордился своими успехами в этом новом для него виде деятельности и гордился успехами своих подчинённых. Прямых подчинённых, людей, с которыми он повседневно имел дело.
Вот, между прочим, секрет того положения, которое по отношению к командующим занимали члены военных советов. Сталин в конфликтах, возникавших в этих случаях, чаще становился на сторону командующих. Эти четырнадцать или пятнадцать человек были его непосредственные подчинённые как Верховного главнокомандующего».
Наталия Ивановна Конева рассказывает, что в те дни Симонов ходил к ним как на работу. Коневу перед этим кто-то из его боевых друзей подарил диктофон — по тем временам вещь редкую и дорогую. Конев вёл параллельную запись. Теперь эти плёнки хранятся у дочери.
В книгу «Глазами человека моего поколения» «Беседы с маршалом Коневым» вошли отдельной главой.
Иногда маршал и писатель просто рыбачили. Варили уху. Иногда подолгу разговаривали о какой-нибудь прочитанной книге.
Конев много читал. Всю войну возил по фронтам несколько любимых книг: «Науку побеждать» Суворова, «Войну и мир» Толстого, том Пушкина. «Полтаву» знал наизусть. Любил читать какие-то куски из неё.
Симонов, по-корреспондентски скрупулёзно, переносил записанное на плёнку на бумагу, комментировал монологи маршала своими размышлениями и наблюдениями. «Коневский» раздел в книге Симонова «Глазами человека моего поколения» один из самых сильных.
Что влекло Симонова к Коневу? Только ли «богатый военный опыт» маршала? Конечно, и это. В Иване Степановиче Коневе было то человеческое обаяние и колорит сильной личности, которая не потеряла себя даже тогда, когда всё, казалось, прожито и оставлено в прошлом.
Симонов умел видеть человека глубоко. И Конев умел видеть глубоко и быть откровенным, когда от тебя ждут откровения.
Глава тридцать девятая.
СИРЕНЬ МАРШАЛА КОНЕВА
Однажды, когда Коневы жили ещё в московской квартире в доме на улице Грановского, Ивану Степановичу в день рождения маршал Рокоссовский преподнёс удивительный подарок, которым всё семейство Коневых потом любовалось каждую весну, — куст белой сирени. Раздался звонок, открыли, а на пороге высокая фигура Рокоссовского с саженцем в кадке. За окнами зима, мороз, снег искрится, а улыбающийся Рокоссовский стоит в дверях с кустом живой цветущей сирени…
Сирень весной высадили в саду в Архангельском.
Сад в Архангельском — это последнее, после мемуаров, творение маршала Конева. Сажать сад ему помогал тесть Василий Петрович Петров.
Яблони привезли из Мичуринска, самые лучшие сорта — Антоновку, Пепин шафранный, Штрифель. Сажали со знанием дела и с любовью. А потому яблони заплодоносили очень скоро.
Каждую новую весну Иван Степанович встречал с восторгом и благодарностью. На праздник Победы всегда куда-нибудь уезжал — приглашали. После встреч с боевыми товарищами возвращался в своё цветущее царство, подолгу ходил по саду, рассматривал плодовые деревья, любовался сиренью. Мир, который он сотворил по зову своего крестьянского, мужицкого начала и который теперь цвёл, благоухал и плодоносил, существовал уже сам по себе, и его творец был счастлив чувствовать себя частью этого мира. Французского лётчика и писателя Антуана де Сент-Экзюпери спросили однажды: «Кем бы вы хотели стать, если бы не были писателем?» — «Садовником», — не задумываясь ответил он. Так вот, должно быть, и Конев ответил бы так же, когда на склоне лет занялся садом и погрузил руки в землю.
Сирень на даче Коневых цвела так, как не цвела, кажется, нигде в округе. Её здесь было множество сортов. И множество расцветок. Белая, нежно-сиреневая с небесно-голубым отливом, сиренево-фиолетовая, бордовая, тёмная, как майские сумерки. Она здесь не цвела, а бушевала. Как когда-то в мае 1945-го в освобождённой Праге…
После работы в саду Иван Степанович возвращался в кабинет, брал с полки книгу, открывал наугад:
Тёркин, Тёркин, в самом деле,
Час настал, войне отбой.
И как будто устарели
Тотчас оба мы с тобой…
Что ж, и устарели, и постарели. Как верно, насколько трогательно глубоко и беспощадно точно выразил поэт состояние солдата, который уже выбыл из строя и в котором уже не нуждается никто — ни командир, ни родина.
А ещё Иван Степанович любил слушать грампластинку с записью Фёдора Ивановича Шаляпина. Этот мощный бас был для него воплощением «русскости» и в то же время, как заметила Наталия Ивановна Конева, «какого-то надлома, душевного смятения, предопределённого драматическими поворотами нашей истории».
Как рассказывает дочь, стариком Конев никогда не выглядел. Даже когда тяжело заболел. Одет всегда был опрятно. В сад, собираясь работать, одевался, как на прогулку.
Не потерял и свою врождённую осанку. Правда, немного раздобрел.
У него был прекрасный садовый инструмент, подаренный к 60-летию кем-то из фронтовых товарищей. Ходил, осматривал деревья и кустарники, делал необходимую обрезку, удаляя сухие и больные ветки. Ухаживал за картошкой.
Сад, его запахи и звуки в тишине, должно быть, принесли в уходящую жизнь этого человека то, что он оставил, потерял в погоне за другим ещё в юности, когда уехал из Никольска, когда сбежал от тяжких комиссарских обязанностей на неведомую Гражданскую войну. Сад вернул ему ощущение родины.
Второй праздник в саду, второе торжество наступало осенью, в самом её начале, когда созревали яблоки.
