Над Клином Фёдоров сразу отыскал аэродром. Место знакомое. Осмотрелся, нет ли истребителей. Чужого могли сбить без предупреждения. Небо чистое. Чтобы привлечь внимание человека, который сейчас ему был нужен больше всего, начал выделывать фигуры высшего пилотажа. Генерал Громов как раз проводил совещание с командирами авиадивизий и авиаполков. Прибежал дежурный и доложил, что какой-то сумасшедший, явно «не из наших», закладывает над «взлёткой» немыслимые виражи. Все вышли посмотреть. И невольно залюбовались. Самолёт был действительно чужой, новый ЛаГГ-3. Некоторое время они смотрели на него, он — на них. Потом сел. Доложил Громову: «Товарищ генерал! Лётчик-испытатель Фёдоров прибыл на фронт в ваше распоряжение!» В тот же день Громов послал на авиазавод телеграмму: «Лётчик-испытатель вашего завода майор Фёдоров с согласия народного комиссара временно переведён для выполнения спецзаданий по боевой работе в истребительную авиацию Калининского фронта». Конев выслушал Громова и сказал:
— Так-так… Значит, твой друг Иван дезертировал, так сказать, на фронт. А ты за наркома расписался. Так?
— Выходит, так.
— Но не с этим же ты ко мне пожаловал?
— И с этим тоже. У меня сейчас таких, как Иван, набралось человек двадцать. Кто спьяну стрельбу в расположении соседней части затеял, кто женщину не поделил, кто от боя уклонился. Отправлять их в штрафбат, в пехоту, чтобы они там в первом же бою, на сухопутье… как-то не по-хозяйски. Пусть в небе искупают свою вину. До первой крови. Есть такие полёты, такие задания, которые… Ну, сами знаете.
— Да кто же с такой ордой справится? Кто за них отвечать будет?
— Иван справится.
Конев задумался. Покачал головой: мол, всегда у тебя что-нибудь из ряда вон… Но идея Громова ему понравилась.
В тот же день он изложил её Сталину по телефону: пусть проштрафившиеся лётчики дерутся в составе своих воздушных армий, для отбытия наказания целесообразно не посылать специалистов лётного дела в пехоту, а создавать в ВВС свои собственные штрафные части и подразделения. Сталин слушал Конева примерно так же, как Конев — Громова. Выслушав, задал тот же вопрос:
— Кому можно поручить командование этими разгильдяями?
— Есть такой человек. Я считаю, первую эскадрилью можно поручить майору Фёдорову.
— Этому анархисту? Который бросил важный военный завод и дезертировал?
— Он дезертировал на фронт, товарищ Сталин.
— Да, да, знаю. Он храбрый человек. Думаете, справится? Одно дело — личная храбрость, а другое — командовать такими же, как он.
— Справится, товарищ Сталин.
Четвёртого августа 1942 года Верховный подписал приказ Ставки ВГК о введении в воздушных армиях штрафных эскадрилий. Для многих проштрафившихся лётчиков, по разным причинам попавших под суд военного трибунала, это было спасением. А советские ВВС получили эскадрильи и целые авиаполки, способные выполнять приказы, которые до этого считались невыполнимыми.
Так майор Фёдоров стал командиром первой штрафной эскадрильи 3-й воздушной армии Калининского фронта. Через некоторое время эскадрилья выросла в смешанный авиаполк. В него входили бомбардировочные и штурмовые эскадрильи. Но основу составляли истребители. Фёдоров часто вылетал на задание сам. Позывной у него был — «Анархист».
Немцы знали о необычной эскадрилье. Не раз в бою видели их работу. Прозвали их «фалконтирами» — озверевшими соколами. В единоборство с ними вступали только опытные асы.
После войны Иван Евграфович Фёдоров любил рассказывать такую историю, связанную с «крёстным отцом» штрафной эскадрильи генералом Коневым: «Лётчиков-штрафников одели как простых красноармейцев и присвоили всем без исключения звание “рядовой”. Полномочия мне дали большие: за малейшую попытку неповиновения расстреливать на месте. Я, слава богу, этим правом не воспользовался ни разу.
Помню, командующий фронтом Иван Степанович Конев поставил перед Громовым задачу прикрыть с воздуха истребителями участок фронта в виде выступа, или “аппендикса”, километров восемнадцать.
Видимо, немецкое командование решило там создать плацдарм. Приказ Конева был такой: “Если хоть одна немецкая бомба упадёт на наших пехотинцев, приеду — отдам под трибунал…”
Составили очерёдность и стали летать “шестёрками”, барражируя над этим чёртовым “аппендиксом”
[52]. Была облачность. Летали так: группа прилетает, когда у неё кончается горючее, её сменяет другая…
Вдруг звонит мне Громов:
— Кто у тебя летал в 9 часов утра?
— Ломейкин, Гришин… (мой друг). Они только что сели.
— Всю “шестерку” Конев приказал расстрелять и в 14.00 доложить об исполнении. Наши войска не были прикрыты с воздуха…
Я так думаю, что, возможно, из-за облачности пехотинцы не увидели наших истребителей. Дело принимало дурной оборот. И я говорю:
— С кем же воевать будем, если своих же под расстрел? Они четыре дня назад сбили одиннадцать самолётов. Я против это го, тем более что лётчики не виноваты…
Скоро на аэродром приезжает сам Иван Степанович Конев на трофейном “опель-адмирале”. Кроме него в машине ещё какой-то подполковник. Конев злой, настроен на скорую расправу, кричит мне: “Знаешь, кто ты такой?” Отвечаю: “Знаю — сталинский сокол”. Конев опять: “Знаешь, кто ты такой?” Приехавший с ним подполковник торопится сорвать с меня ордена. У меня “маузер” с 25 патронами. Думаю: “Кажись, приходит время застрелиться…”
Между тем Конев приказал выделить взвод автоматчиков (“расстрельная команда”). Поодаль уже вырыты могилы, не в длину, а в глубину, чтоб предатель или штрафник лежал в земле, согнувшись в три погибели. Ритуал такой казни был хорошо отработан СМЕРШем.
Несмотря на такую нервную обстановку, я, стараясь быть спокойным, в кратком докладе всё же убедил Конева, что тщательная проверка показала, что лётчики район прикрывали, прикрывали за облаками и в расчётное время, и что их с земли или блиндажа могли не увидеть… Страха я тогда не испытывал. Конев посверкал глазами, успокоился и сказал: “В первый раз отменяю своё решение”.
Мои штрафники за всё время боёв в воздухе сбили около 400 самолётов, не считая сожжённых на земле, но эти победы им не засчитывали. Фотоконтроля тогда не велось… Так и воевали “за общую победу”. Сбитые штрафниками самолёты в штабе “раскладывали” по другим полкам, что было в порядке вещей, или вообще не засчитывали. Вот и получалось: “Каков пошёл, таков и воротился”».
Что было, то было.
В другой раз Конев поинтересовался у Громова, как воюют его «озверевшие соколы».
— Да вот, воюют. Остановить невозможно, — ответил Громов. — Иван девятку сколотил. Все — асы. Осмелели. Летают за линию фронта на «свободную охоту».
— Кто им это разрешил?
— Никто. Товарищ Сталин лично дал ему позывной. Анархист! Но дерётся мастерски. Благодаря им у нас потери в воздушных боях сократились почти вдвое.
