Она не делала карьеры весьма распространённым в те годы способом — по партийной линии. В партию не вступит ни в 1920-е, ни в 1930-е годы, ни потом. Чувствовала свою силу и силу русской песни и знала, что её время ещё наступит.
Однажды Наумин спросил её:
— Лида, а почему ты не подашь заявление с просьбой принять тебя кандидатом в партию?
Она засмеялась и шутливо ответила:
— Хватит нам в семье и одного члена партии.
Муж принял её шутку и больше на эту тему не заговаривал.
А чопорной Москве тогда она сказала: что ж, не хочешь слушать, так и не надо. И «хлыстнув занавеской»
[19], Саратовская птица умчалась в полюбившийся и, самое главное, полюбивший её город на Дону.
В 1923 году она провела свой первый большой сольный концерт в Ростове-на-Дону. Казачья столица её приняла с тем же восторгом, с каким принимали маленькие армейские гарнизоны и солдаты, идущие в бой.
Двумя годами раньше Русланова дебютировала в Ростове-на-Дону в составе солистки местного эстрадного театра «Скоморохи». Это было её первое официальное место работы.
Пройдут годы, и, чувствуя, что сроки её пребывания на земле истекают, именно здесь, в Ростове-на-Дону, она проведёт заключительный концерт и попрощается со своими зрителями и поклонниками.
А птицей она себя чувствовала всегда. Во всяком случае, до лагерей точно. И даже после лагерей был у неё период вольного песенного полёта, когда она возвращалась к человеческой жизни, восстанавливала голос и чувствовала, что снова в силе.
Однажды, случилось это уже после войны, году в 1946-м, «великая старуха Малого театра» Евдокия Дмитриевна Турчанинова
[20] устроила у себя званый обед для самых близких друзей. В их числе оказалась и Русланова.
Именно там, на вечеринке у Турчаниновой, и произошёл тот эпизод, который любит на разные лады цитировать и пересказывать артистический мир. Но, мне кажется, лучше дать слово свидетелю и участнику, одному из гостей того вечера артисту и декламатору Фёдору Мишину
[21]: «Особенно запомнилась мне одна из сред… Тогда у Евдокии Дмитриевны собрались К. Ф. Юон, К. Э. Эрдели, академик А. Н. Бакулев, Н. А. Обухова, А. А. Остужев, профессор В. А. Филиппов и профессор А. Н. Рыжик, профессор А. В. Герасимова и Лидия Андреевна Русланова. Беседовали, обсуждали новости, рассказывали интересные истории, читали стихи и, конечно, пели. Остужев прочитал из „Скупого рыцаря“, Обухова, аккомпанируя себе на пианино, исполнила несколько романсов. Попросили спеть и Лидию Андреевну.
— Простите, — сказала она, — но после великой Обуховой я петь не могу, не смею.
В этих словах не было ни кокетства, ни подобострастия. Она сказала это естественно и просто, точно выразив своё душевное состояние. Слова её произвели на всех большое впечатление.
Надежда Андреевна встала и поблагодарила Русланову:
— Спасибо вам, Лидия Андреевна, за такие высокие слова обо мне. Но чистосердечно скажу, что, как бы я ни пела, если бы мы стали выступать вместе в одном концерте, то больший успех всё равно был бы у вас.
Тут мы все дружно подхватили:
— Вы обе великие певицы, каждая в своём роде, каждая по-своему…
И тогда Лидия Андреевна сразу, без всяких слов запела:
Выйду, выйду в чисто поле,
Посмотрю, какая даль.
Ветры буйные сказали:
Ты по милой не скучай.
Дайте лодочку-моторочку, моторочку, мотор,
Перееду на ту сторону, где милый ухажёр, —
и привела гостей, в том числе и Обухову, в восторг.
Обычно дома или в гостях она пела русские романсы „Ямщик, не гони лошадей“, „Не пробуждай воспоминанья“ и многие другие, но теперь, после романса Обуховой, спела эту бесхитростную народную песню.
— И откуда вы берёте такие интонации зажигательные, такой тон сердечный? — проговорила Евдокия Дмитриевна.
— У народа… Вы же знаете, какое детство было у меня.
Евдокия Дмитриевна встала и поцеловала Лидию Андреевну, а та посмеялась:
— Да говорят мне, что неправильно пою, не на диафрагме. А кому какое дело, как я пою: нравится — слушайте, не нравится — не слушайте.
— Пусть их поют на диафрагме, дорогая, — сказала Евдокия Дмитриевна, — а я буду слушать вас.
Неверно думать, что Русланова пела стихийно, как бог на душу положит. Хотя сама она говорила не раз, что поёт как птица, которую выпустили из клетки.
— Я выхожу на сцену и ощущаю себя птицей. Мне хочется петь, и я пою.
Это верно, в её песнях была вольность и самозабвение».
Что ещё можно прибавить к словам Фёдора Васильевича Мишина? Пожалуй, разве что то, что стихия птицы — это полёт, небо.
Глава шестая
СЦЕНИЧЕСКИЙ ОБРАЗ ПЕВИЦЫ
«Каждая песня превращалась у Руслановой в маленькое представление, где были свои завязка, кульминация и развязка…»
Наряд её никогда не походил на сценический костюм. Русланова одевалась так, как по праздникам и в церковь одевались женщины деревень Даниловки, Александровки, Малой Чернавки и окрестностей. Ничто, ни огонь-вода, ни медные трубы, ни намёки и ухмылки некоторой части артистической богемы, ни товарищеские советы друзей-артистов не могли пошатнуть в ней убеждения в том, что русскую песню надо петь в русской народной одежде. Отсюда и та неповторимая, лаконичная, но чрезвычайно выразительная пластика её жестов во время исполнения той или иной песни. Песню надобно играть, вот что твёрдо знала она. И тогда песня из души певца так же естественно войдёт в душу зрителя, слушателя.
