А мы атаковали без танков. Да и артиллерия не очень-то помогала. Правда, танки она отбила сразу, как только они появились. Но артиллерийские позиции за озером так и остались неподавленными. А от их огня мы понесли основные потери. Вечером мы, командиры взводов, собрались, чтобы обсудить свои проблемы. Мы пришли к выводу, что наша атака на Киш-Веленце особого смысла не имела.
Озеро Веленце – родниковое озеро. Расположено во впадине. В него впадает несколько речек. Длина озера 10–12 километров, ширина вдвое меньше.
От дома, в котором расположился мой автоматный взвод, прямо в озеро были положены тесовые сходни. Вода чистая. По берегам заросли камыша. Умывались, зайдя на сходни прямо в воду, по пояс обнаженными. Уже попархивал снег, и снежинки таяли на наших спинах, как на спинах лошадей. После умывания до завтрака всегда оставалось несколько минут. Солдаты брились, подшивали чистые подворотнички. Бродили по берегу, смотрели за озеро. Там был противник.
Завтрак приносили всегда в термосах. В этот раз доставили даже горячий чай. Мы сразу почувствовали, что мы в тылу. Вкус чая мы успели забыть. Двадцать дней, пока наступали, пили воду. Набирали ее где придется. А тут – чай. Настоящий, крепкий, грузинский. С сахаром.
После завтрака сдвинутые столы накрыли чистой плащ-палаткой. Разрядили оружие. Осмотрели автоматные и пулеметные диски на предмет, нет ли где повреждений и хорошо ли работают пружины. Приступили к чистке и смазке основных частей автоматов и пулеметов. В ручных пулеметах чистили газовые камеры и поршни на штоке затворной рамы. Там обычно появлялся нагар. Пулеметы и автоматы в эти дни поработали много.
Помкомвзвода старший сержант Менжинский с двумя солдатами сходил на пункт ротного боепитания и принес боеприпасы: патроны, гранаты, несколько новых запасных дисков для ППШ и «дегтярева».
Противотанковые гранаты мы очень берегли. Носили их в вещевых мешках тщательно завернутыми в запасные портянки. Взрыватели и ручки укладывали отдельно, соблюдая все меры предосторожности.
Я с собою всегда носил одну противотанковую гранату. Лежала она в вещмешке. А две противопехотные, оборонительные Ф-1, лежали в гранатной сумке. Они не раз спасали мне жизнь. Непосредственно перед боем еще несколько гранат раскладывал в нише окопа.
После боя в Гардони и Киш-Веленце солдаты стали ценить противотанковую гранату РПГ-43, бережней относиться к ней. Те, кто раньше боялся ее метать, старались теперь освоить ее. Я, как командир взвода, всячески им в этом помогал.
Закончили чистку оружия, построились. Старшина осмотрел моих автоматчиков. В строю стояло двадцать три человека. Пятеро в эти дни выбыли в санчасть по причине ранения. Убитых во взводе, слава богу, не было.
Старшина Серебряков внимательно осматривал автоматчиков и сокрушенно качал головой. Называл некоторых по имени и говорил:
– Я ж тебе недавно сапоги менял! А у тебя опять подметка отвалилась!
– Ему осколок в каблук попал, товарищ старшина, – вступались за своего товарища автоматчики.
– Осколок? – Старшина нагибался к изувеченному сапогу и качал головой. – Хорошо. Заменим и тебе.
Некоторым старшина действительно заменял сапоги. Многие получили новые гимнастерки. Другие получили новые шинели. Рваные сапоги солдаты обязаны были почистить, помыть, просушить и сдать старшине. Только тогда он производил замену.
Все уже понимали, что обмундировывают нас не для парада.
За день до наступления взвод привел себя в порядок. Автоматчики отдохнули. Заполнили кисеты табаком. Написали домой письма. Мне писать было некому.
Наступило 20 декабря. Шел снег, и слегка морозило. Вода у берегов замерзла. Озеро выглядело стальным.
После завтрака стали спешно укладывать вещевые мешки. Старшина принес и выдал каждому двупалые рукавицы. Я сходил к командиру роты. Тот ничего определенного не сказал. Я вернулся и приказал взводу отдыхать. Многие сразу же улеглись спать.
Меня возмущало, что за эти два дня во взводе ни разу не появился ни командир батальона, ни кто-нибудь из офицеров штаба. Даже замполит батальона не зашел. Первый автоматный взвод то в составе своей роты, то вместе с соседней, второй, больше десяти дней и ночей вел тяжелые, непрерывные, изнурительные бои с противником, находился на самом опасном участке нашей обороны, а потом успешно атаковал вместе со вторым батальоном. Многие солдаты при этом отличились, особенно пулеметчики. И к нам не зашел никто из офицеров батальона, чтобы хотя бы выразить благодарность за умелые действия.
Равнодушие к людям бывает пострашнее предательства. Капитан Утешев буквально демонстрировал свое равнодушие к солдатам своего батальона, к офицерам уровня командиров взводов. Он посылал нас вперед без предварительной разведки. И это приводило к неоправданным потерям. Теряли, как всегда, самых лучших. И все ему сходило с рук. Но, самое страшное, его манеру начали перенимать некоторые другие офицеры из его непосредственного окружения.
Подошло время обеда. Мы снова сдвинули столы, расставили стулья. Для многих из нас этот совместный обед стал последним. Мы сели и принялись за кашу с мясом.
После обеда ко мне подошел рядовой Николай Хохотова. Украинец. Из старых солдат, старожилов взвода. Он и возрастом был немолод – лет тридцати пяти. Я знал, что дома у него осталась семья: жена и двое детей. Очень аккуратный и исполнительный солдат. Воевал храбро, умело. Порой в бою проявлял исключительную отвагу и бесстрашие. Такие всегда были опорой взвода, его ядром. На таких равнялись молодые и пополнение. Смотрю, он вроде как не в себе. Я его спросил:
– Ты что такой, письмо плохое получил?
– Товарищ лейтенант, сон мне плохой был. Будто падал я с крутого обрыва, и страх во мне такой, что невозможно вынести. Проснулся весь в холодном поту. До сих пор дрожу. Лучше бы спать не ложился… Обрыв такой, что конца-краю ему нет…
Я, как мог, успокоил его. Но вижу: переживает, и мои слова мало его успокоили.
– Чем я могу тебе помочь? – спросил я его.
– Товарищ лейтенант, – говорит он, – если можно, разрешите мне завтра в цепи идти рядом с вами?
– Разрешаю, – согласился я. – Иди рядом.
Такого автоматчика, как Николай Хохотова, иметь в бою рядом с собой для любого командира взвода хорошо.
Во второй половине дня из штаба батальона пришел связной и передал, что меня вызывают в штаб. В штабе я встретил нового командира нашей роты старшего лейтенанта Кокарева. Он был болен.
– Лейтенант, – сказал мне капитан Утешев, – принимай роту.
– Есть принять роту, – ответил я.
Командир батальона при этом даже не поинтересовался, в каком состоянии рота. А ведь наша первая рота не выходила из боев двадцать дней, понесла большие потери, которые не восполнялись. В строю к тому времени оставалось всего шестьдесят пять человек. Когда я покидал штаб, начштаба даже не сказал ничего о предстоящем наступлении. Не выдал даже топографических карт нового района, где предстояло вести боевые действия. Не сообщил никаких данных о противнике. Видимо, и на этот раз в штабе батальона никаких данных о противнике не было.
