В марте 1982 года Брежнева вместе с членами политбюро привели во МХАТ смотреть громкий спектакль по пьесе популярного тогда драматурга Михаила Филипповича Шатрова «Так победим!». По воспоминаниям завлита театра Анатолия Мироновича Смелянского, в правительственную ложу на всякий случай принесли телевизор, поскольку в тот день играло тбилисское «Динамо», — вдруг Леонид Ильич пожелает узнать, каков счет.
Техники из КГБ установили мощные микрофоны и принесли чувствительные наушники — Брежнев плохо слышал. Кандидатов в члены политбюро разместили в директорской ложе на другой стороне зрительного зала.
В наступившей тишине всему залу было слышно, что Леонид Ильич, уже неважно ориентировавшийся в происходящем вокруг него, вслух комментировал ход спектакля. Как всякий глуховатый человек, он не подозревал, что произносит все очень громко. Когда появился Александр Калягин, игравший Ленина, Леонид Ильич спросил:
— Это Ленин? Надо его поприветствовать?
Сидевший рядом невозмутимый Черненко успокоил генсека:
— Не надо.
Когда Калягин беседовал с рабочим (его играл Георгий Бурков), возникла серьезная проблема. Бурков стоял спиной к залу, и Брежнев не слышал актера. Он обратился к Громыко:
— Ты что-нибудь слышишь? Я ничего не слышу.
Брежнев покинул зал и вернулся минут через двадцать.
Кто-то из товарищей информировал его о пропущенной им сценой, где Ленин беседовал с американским промышленником Армандом Хаммером:
— Сейчас был Хаммер.
— Сам Хаммер? — поразился Брежнев.
И тут уже зал не выдержал и расхохотался. О трагикомическом посещении Брежневым МХАТа судачила вся Москва.
Брежнев же был ко всему равнодушен. Даже его ближайшие помощники нервничали. Доступ к нему стал ограниченным, влиять стало труднее, а дела в стране шли все хуже…
Идеология и идеологические начальники
Михаил Андреевич Суслов просидел в кресле секретаря ЦК КПСС по идеологии тридцать пять лет. Поставил рекорд. Вокруг Суслова ходила масса слухов, версий, мифов и легенд. Человеком он был сложным, с тайными комплексами, очень скрытным.
Михаил Андреевич привык строго следовать канонам. Ни другим, ни себе он не позволял отклоняться от генеральной линии, на всю жизнь усвоив, что шаг вправо или шаг влево приравнивается к побегу и конвой стреляет без предупреждения. Он следил за каждым словом, контролировал в партийном хозяйстве любую мелочь. Форма для Суслова была важнее содержания. Он считал, что партийные решения — это обруч, который сохраняет государство. И любая попытка что-то изменить может сломать этот обруч.
Он был хранителем священного идеологического огня. Никогда не отменял решения партии, даже ошибочные, или искал такие формулировки, что не поймешь — то ли отменили, то ли утвердили.
Из второго (то есть главного) подъезда секретари ЦК на специальном лифте могли выйти через специальный выход, сразу сесть в «ЗиЛ» и уехать — незаметно для публики. Суслов — единственный из секретарей ЦК, кто отказывался въезжать во внутренний дворик здания ЦК КПСС. Его «ЗиЛ» останавливался у тротуара. Он вылезал из машины и неспешным шагом входил во второй подъезд. Переодетые в штатское сотрудники 9-го управления КГБ, предупрежденные заранее, останавливали пешеходов, чтобы никто не смел приблизиться к человеку номер два в партийном аппарате.
Если случайный прохожий надолго останавливался возле второго подъезда, то дежурившие поодаль два молодых человека в штатском просили не задерживаться. Михаил Андреевич занимал так называемый кабинет номер два на пятом этаже в основном здании ЦК КПСС, то есть сидел на одном этаже с Брежневым.
Суслов никогда не опаздывал, приезжал на работу ровно без пяти девять. В девять он уже сидел за письменным столом. Ровно в час дня он шел обедать, отдыхал после этого, а в два часа приступал к работе. В шесть вечера Суслов вставал из-за стола, на котором к этому времени не оставалось ни одной не просмотренной бумаги, и уезжал на дачу.
Над другими членами политбюро часто издевались, Суслов не давал повода для анекдотов. Улыбку вызывали только его пристрастие к калошам и старого покроя костюмам. Михаил Андреевич действительно любил носить калоши и другим рекомендовал:
— В калошах очень удобно. На улице сыро, а я пришел в помещение, снял калоши — и пожалуйста: у меня всегда сухая нога…
Михаил Андреевич Суслов родился в ноябре 1902 года в деревне Шаховской Хвалынского уезда Саратовской губернии. В детстве болел туберкулезом и смертельно боялся возвращения болезни. Поэтому всегда кутался, носил калоши. Единственный в брежневском окружении не ездил на охоту — боялся простудиться. Да и не интересовали его эти забавы.
Еще изумляла привычка Михаила Андреевича ездить со скоростью чуть ли не сорок километров в час. Если кого-то провожали или встречали в правительственном аэропорту Внуково-2 и кто-то из членов высшего руководства оказывался позади Суслова, то все тянулись за ним. Никто не пробовал его обогнать. Первый секретарь Ленинградского обкома Василий Сергеевич Толстиков говорил в таких случаях:
— Сегодня обгонишь, завтра обгонишь, а послезавтра не на чем будет обгонять.
Суслова называли «человеком в футляре». Он был настоящим сухарем. Дочь Майя рассказывала, что отец сурово отчитал ее, когда она надела модный тогда брючный костюм, и не пустил в таком виде за стол. Деревенские родственники писали Суслову в Москву письма, просили помочь с жильем, с работой. Из ЦК на казенном бланке приходил ответ: просим не отвлекать Михаила Андреевича от важных государственных дел.
Лицо Суслова почти всегда оставалось каменным, симпатий и антипатий он не проявлял. Всех называл по фамилии, кроме, разумеется, генерального секретаря. Его не надо было долго убеждать, доказывать ему свою правоту. Достаточно было кратко изложить вопрос, и он сразу же высказывал свое мнение. Говорил коротко и только по делу. Никаких шуток, анекдотов, посторонних разговоров. Профессиональные аппаратчики восхищались четкостью и деловитостью Михаила Андреевича.
На секретариате ЦК не позволял говорить больше пяти-семи минут. Если выступавший не укладывался, Суслов ледяным тоном говорил «спасибо», и тот замолкал.
Таким же аккуратистом он был во всем. Когда гулял на даче, подбирал сучки и складывал. Разгневался и велел выгнать коменданта дачи, когда рабочие, красившие забор, испачкали краской кусты хмеля и черемухи. На следующий день упущение исправили, посадили новую черемуху. Суслов смилостивился и коменданта оставил, но начальнику охраны сказал: «Вы знаете, Ленин своего коменданта уволил за такое отношение к природе…»
— Летом на отдыхе купался ровно десять минут, — рассказывал бывший начальник его охраны Борис Александрович Мартьянов. — Далеко от берега не отплывал. Ему нравилось, если плаваешь рядом потихонечку, без шума и брызг. Когда он гулял, то любил, чтобы между ним и охраной была дистанция. Правда, если было скользко, то чуть ли не под локоть его ведешь… Особенно ему не нравилось, когда во время поездок впереди шла милицейская машина со спецсигналами. Он не переваривал резких звуков. Однажды в Ленинграде не выдержал, приказал: «Остановите машину, я пойду пешком — не могу ехать с такой кавалькадой!»
