— Я первоклассник, не смущайтесь. Хочу, однако, все знать и сам понимать.
Если чего-то не понимал, он спрашивал, просил объяснить. Сказанное запоминал. Ему очень помогали природный ум и быстрая реакция. Поэтому он не боялся полемики, «ближнего боя» и не старался удержать противника на дистанции.
Громыко не разрешал на переговорах синхронного перевода, всегда настаивал на последовательном. Эта процедура сильно затягивала переговоры, но давала Громыко дополнительное время на размышление. При синхронном переводе непросто уловить тонкости, детали. Шеварднадзе возмущался, если ему предлагали последовательный перевод: жалел время. Он был самым внимательным слушателем, которого только видели в министерстве. Он поражал дипломатов способностью с ходу разобраться в сложнейших проблемах, выделить главное и не упустить ни одной мелочи.
Шеварднадзе изменил ритм мидовской жизни, вспоминает главный министерский переводчик Виктор Михайлович Суходрев. Допоздна работал, приезжал на Смоленскую площадь и в субботу. Очень удивлялся, если вечером кого-то не оказывалось на месте. Скоро все дисциплинированно сидели на местах и раньше министра домой не уезжали.
«Работа шла в сумасшедшем режиме и темпе, — писал известный дипломат Юлий Александрович Квицинский. — Их задавал министр, подвергавший себя немыслимым перегрузкам. Встречи и переговоры, полеты за границу и приемы в Москве шли непрерывной чередой… Сказывался немалый политический опыт Шеварднадзе, его знание людей, искусство строить личные отношения, просчитывать ситуацию и без нужды не обострять ее».
Он сразу изменил стиль и атмосферу переговоров: у нас с американцами множество проблем и противоречий, мы жестоко спорим и будем спорить, но почему мы должны вести себя как враги? И во время встречи с государственным секретарем Джорджем Шульцем советский министр сказал:
— Я намерен вести дело так, чтобы быть вам честным и надежным партнером, а при встречном желании — и другом.
Шульц, на которого эти слова произвели впечатление, встал и протянул ему руку.
При Шеварднадзе удалось преодолеть многолетнее недоверие между Советским Союзом и Соединенными Штатами, когда любой шаг партнера воспринимался как угроза, когда любые переговоры начинались с перечисления взаимных претензий и обвинений и иногда этим же заканчивались.
Впервые в истории отношений двух стран министры стали бывать друг у друга дома, встречаться семьями. Это не исключало споров, обид и взаимного недовольства. Но изменился сам характер отношений — не желание обмануть потенциального врага, а намерение найти разумный компромисс.
Когда Шеварднадзе с Шульцем подписывали документ по Афганистану, возникла серьезная проблема. Шеварднадзе настаивал на том, что Советский Союз, хоть и выводит войска, будет оказывать помощь Кабулу. Шульц не соглашался с такой позицией, попросил объявить перерыв, чтобы поговорить с экспертами. Помощники спросили Шеварднадзе:
— Что будем делать, если американцы не согласятся?
Шеварднадзе ни секунды не сомневался:
— Уезжаем — и до свидания.
Появился Шульц, сказал, что он очень сожалеет, но принять советское условие не может. Шеварднадзе поблагодарил и откланялся. А в самолете сказал:
— У меня такое чувство, что, пока долетим до Москвы, американцы согласятся.
И точно. Тут же отправились в Женеву, там подписали соглашение и вывели войска из Афганистана.
Первые поездки за границу были для министра не слишком приятными — в аэропорту, возле посольства его встречали пикеты: афганцы требовали вывести войска из Афганистана, прибалты — вернуть свободу их странам, евреи — разрешить советским евреям эмигрировать в Израиль. Оказавшись в Вашингтоне, Шеварднадзе вдруг вышел из здания посольства, подошел к демонстрантам, сказал:
— Я понимаю, есть проблема. Выделите три-четыре человека, пойдемте поговорим.
Посольские смотрели на министра с изумлением, настолько это казалось диким и непривычным.
Когда на первой встрече Шульц осторожно завел разговор об отказниках, тех, кому не разрешали выехать из СССР, Шеварднадзе ему укоризненно сказал:
— А что же вы права человека ставите на третье место? Давайте каждую встречу начинать с обсуждения прав человека.
Шульц буквально не верил своим ушам. А Шеварднадзе спокойно принимал списки отказников. Пустых обещаний не давал, но под каждую встречу с американцами выбивал из КГБ разрешение отпустить очередную группу. А ведь не выпускали по самым дурацким причинам — в основном, чтобы статистику не портить. Скажем, директор института говорил: «Из моего института никто не уедет». Или местный партийный босс брал на себя обязательство: «У меня в области желающих уехать нет». И никто всерьез не принимал международные обязательства обеспечить человеку право свободно покидать страну и возвращаться домой. Это было характерно для советской системы: с большой помпой подписать любое международное соглашение, но пальцем не пошевелить для того, чтобы в соответствии с ним изменить внутреннее законодательство.
Шеварднадзе первым решил, что дипломаты обязаны правдиво рассказывать стране о том, что происходит в мире. Он также полагал, что МИД должен привлекать в страну все хорошее, что есть в мире, использовать мировой опыт.
В мае 1986 года на совещании в министерстве иностранных дел Шеварднадзе говорил о том, что надо отказаться от прежнего постулата: Советский Союз должен быть столь же силен, как и любая возможная коалиция противостоящих ему государств. Этот постулат заставлял бешено вооружаться, подорвал экономику и тем самым национальную безопасность страны. Весь мир завалили оружием, а своим гражданам не смогли обеспечить сносную жизнь. Продажа нефти принесла стране сто восемьдесят миллиардов долларов, а в магазинах полки пустовали, во всех городах вводили талоны и очереди стояли за самым необходимым. В 1985 году СССР производил в пять раз больше тракторов и в шестнадцать раз больше зерноуборочных комбайнов, чем США. И при этом покупали американское зерно. Пик закупок пришелся на последний догорбачевский год — 1984-й: приобрели у США и Канады 26,8 миллиона тонн зерна.
По мнению министра финансов, а затем премьер-министра Валентина Павлова, на военные нужды уходило 34–36 процентов национального дохода страны. Взгляды Шеварднадзе предопределили его столкновение с генералами, которые видели, что им грозит: министр призывал к принципу разумной достаточности, что вело к ограничению военных расходов. А этого в министерстве обороны никак не могли допустить. Это было время, когда Европу именовали театром военных действий. Людей пугали возможностью войны и заставляли жить, словно в осажденной крепости.
Горбачеву и Шеварднадзе выпала миссия закончить холодную войну. Надо было прекратить военное соперничество с Соединенными Штатами, освободить страну от гонки вооружений, которая была ей не под силу. Знающие, великолепно образованные, опытные советские дипломаты боялись мыслить по-крупному, были поглощены деталями. Шеварднадзе не был профессионалом, но парадоксальным образом его непрофессионализм помогал ему принимать более смелые решения.
