Люди рассказывали друг другу, что Ельцин протестовал против привилегий для начальства и культа личности Горбачева, против того, что Раиса Максимовна вмешивается в партийно-государстве-ные дела и всем раздает указания. Поэтому его и сбросили. Ничего этого в речи Ельцина не было. Но кто же об этом знал? Отсутствие гласности ударило по партийному аппарату.
О Ельцине говорили и спорили, и чем меньше люди его знали, тем с большей уверенностью рисовали в своем воображении подлинного героя, борца за народное счастье, который восстал против опротивевшей власти. Он нигде не выступал и не появлялся, но незримо присутствовал во всех жарких дискуссиях о том, как нам жить. И когда заходила речь о том, кто может вытащить страну из ямы, все чаще стало упоминаться имя Бориса Ельцина. В определенном смысле это был плохой признак — люди восторгались человеком, которого практически не знали, а некоторые никогда не видели.
Ельцин стремительно обретал черты мифологического героя. Вот почему на протяжении нескольких лет многие буквально поклонялись ему. Какие бы истории с ним ни приключались, что бы о нем ни рассказывали, его пламенные сторонники не видели пятен на солнце. Это будет удивлять Горбачева: почему люди приветствуют все, сделанное Ельциным, и хают все, что предложено самим Михаилом Сергеевичем?
Распад в ходе перестройки старой системы, экономические проблемы и ощущение хаоса породили массовую неуверенность, в этой тревожной и ненадежной ситуации люди не верили в свои силы, а искали опоры вовне. Ельцину писали письма с выражениями поддержки. К нему в Москву приезжали люди:
— Борис Николаевич, мы на вашей стороне. Держитесь, мы вас не оставим в беде.
Его поклонники были готовы встать под его знамена.
На лето 1988 года назначили XIX партийную конференцию. Сейчас немногие вспомнят, для чего она собиралась и что именно решила. Но с партийной конференции началось пробуждение политической активности в стране. «Мы пришли к пониманию того, что надо не улучшать, а реформировать систему», — вспоминал Горбачев. И выдвижение делегатов на партконференцию было первой попыткой изменить советскую процедуру выборов.
В прежние времена и в делегаты, и в депутаты назначало начальство. Кого в ЦК утвердят, тот и получит мандат. Весной 1988 года уже было иначе. Конечно, система выборов делегатов была не очень демократической. Все партийные организации могли выдвинуть своих кандидатов, но реальный отбор проходил на пленумах партийных комитетов, которые отсеивали неугодных. Тем не менее некоторое количество известных своими демократическими убеждениями людей все-таки были избраны.
Борис Ельцин поставил перед собой задачу во что бы то ни стало добиться избрания делегатом XIX партийной конференции и выступить на ней. Это и было бы началом возвращения в политику. Он мечтал только об этом.
Кандидатом в делегаты его выдвинуло множество партийных организаций, но начальство имело полную возможность не пустить его на конференцию. Однако Горбачев понимал: не дать Ельцину мандата — показать, что никакой демократизации в партии не происходит. Этого Михаил Сергеевич никак не хотел. Он только позаботился о том, чтобы Ельцин не вошел в московскую или свердловскую делегации. Бориса Николаевича избрали от Карелии. Не так почетно, как, скажем, от столичной парторганизации. К тому же карельские делегаты сидели на балконе. Горбачев рассудил, что чем дальше Ельцин от трибуны, тем спокойнее.
28 июня в Кремлевском дворце съездов открылась XIX партконференция. Там Ельцин впервые появился на людях. Он уже стал знаменитостью. На него приходили посмотреть. Но старые знакомые, напротив, старательно отводили взгляд.
Он твердо решил, что выступит. Написал записку с просьбой предоставить ему слово. Но в список ораторов Горбачев его не включил. Когда конференция уже заканчивалась, Ельцин понял, что решено его на трибуну не пускать. Тогда он совершил один из тех удивительных поступков, которые вскоре привели его в кресло президента России. Борис Николаевич спустился в зал и пошел к президиуму с мандатом делегата конференции в поднятой руке. Он подошел к Горбачеву и потребовал дать ему слово для выступления. Замерший зал наблюдал за этой сценой.
Михаил Сергеевич подозвал к себе своего главного помощника Валерия Болдина:
— Пригласи Бориса Николаевича в комнату президиума и скажи, что я дам ему слово, но пусть он присядет, а не стоит перед трибуной.
Болдин передал Ельцину слова генерального секретаря. Ельцин сел в первом ряду и стал ждать. Он получил слово. Ход конференции показывали по первому каналу центрального телевидения, и вся страна впервые увидела и услышала «партийного диссидента номер один».
— За семьдесят лет мы не решили главных вопросов — накормить и одеть народ, обеспечить сферу услуг, решить социальные вопросы, — говорил Ельцин. — Одной из главных причин трудностей перестройки является ее декларативный характер… И как результат перестройки — за три года не решили каких-то ощутимых реальных проблем для людей, а тем более не добились революционных преобразований… Вера людей может покачнуться в любой момент. В дальнейшем это риск потерять управление и политическую стабильность…
Ельцин объяснил, что дает интервью иностранным журналистам, потому что в советской печати беседы с ним не печатаются. Говорил, что не должно быть зон, свободных от критики. А партии необходима гласность — и люди имеют право знать, в частности, бюджет партии, на что идут их деньги. Он предложил сократить партийный аппарат, отменить привилегии.
— Считаю, что некоторые члены политбюро, виновные как члены коллективного органа, облеченные доверием ЦК и партии, должны ответить: почему страна и партия доведены до такого состояния? И после этого сделать выводы — вывести их из состава политбюро. Это более гуманный шаг, чем, критикуя посмертно, затем перезахоронить…
Ельцин произносил слова, которые безусловно нравились и полностью соответствовали настроениям общества:
— Должно быть так: если чего-то не хватает у нас, в социалистическом обществе, то нехватку должен ощущать в равной степени каждый без исключения. А разный вклад труда в общество регулировать разной зарплатой. Надо, наконец, ликвидировать продовольственные «пайки» для, так сказать, «голодающей номенклатуры», исключить элитарность в обществе, исключить и по существу, и по форме слово «спец» из нашего лексикона, так как у нас нет спецкоммунистов…
И в заключение он скромно заговорил о политической реабилитации — попросил отменить то решение пленума ЦК КПСС, в к-тором его выступление было признано «политически ошибочным».
— Товарищи делегаты! Щепетильный вопрос. Я хотел обратиться только по вопросу политической реабилитации меня лично после октябрьского пленума ЦК. (Шум в зале.) Если вы считаете, что время уже не позволяет, тогда все.
Он стал собирать бумаги, готовый уйти с трибуны.
Председательствовавший на заседании Горбачев почувствовал, что надо дать ему закончить выступление:
— Борис Николаевич, говори, просят. Я думаю, товарищи, давайте мы с дела Ельцина снимем тайну. Пусть все, что считает Борис Николаевич нужным сказать, скажет. А если у нас с вами появится необходимость, то мы тоже можем потом сказать. Пожалуйста, Борис Николаевич.
