Но низовой партаппарат и не подозревал о готовящихся революционных переменах. В те же январские дни в ЦК поступила записка: «Мемориальный дом-музей И. В. Сталина (дача ближняя) готов к открытию. Исправления в экспозиции, в соответствии с указаниями тт. Н. С. Хрущева, Н. А. Булганина и Г. М. Маленкова, сделаны. Если ЦК КПСС сочтет это целесообразным, музей можно было бы показать делегатам ХХ съезда КПСС, а в годовщину смерти И. В. Сталина 5 марта 1956 года открыть для всех желающих посетить его».
Но музею не суждено было открыться. На заседание президиума ЦК привели бывшего заместителя начальника следственной части МГБ по особо важным делам Бориса Вениаминовича Родоса, уже арестованного по обвинению в нарушении социалистической законности. Даже членам президиума ЦК стало не по себе от его рассказов о том, как в госбезопасности выбивались показания. Все-таки внутренняя чекистская кухня пыток и издевательств была им неизвестна. Они давали согласие на арест или вынесение смертного приговора, но не видели своими глазами, что делают с людьми, попавшими в руки чекистов.
«Докладчиком был Поспелов (он был и сейчас остается просталински настроенным), — рассказывал Анастас Микоян. — Факты были настолько ужасающими, что в местах очень тяжелых у него на глазах появлялись слезы и дрожь в голосе. Мы все были поражены, хотя многое мы знали, но всего того, что доложила комиссия, мы, конечно, не знали. А теперь это все было проверено и подтверждено документами».
Секретарь ЦК Аверкий Аристов первым произнес слова:
— Товарищ Хрущев, хватит ли у нас мужества сказать правду?
Вот тогда у Никиты Сергеевича, видимо, и зародилась идея рассказать обо всем на приближающемся съезде партии. Возразил Лазарь Моисеевич Каганович:
— Многое пересмотреть можно, но тридцать лет Сталин стоял во главе партии и народа.
Ворошилов тоже был против:
— Доля Сталина во всем этом была? Была. Мерзости много, правильно говорите, товарищ Хрущев. Но надо подумать, чтобы с водой не выплеснуть ребенка. Дело серьезное, исподволь надо.
И Молотов тоже не мог представить себе, что Сталина назовут виновным в массовых убийствах и пытках:
— Нельзя в докладе не сказать, что Сталин — великий продолжатель дела Ленина. Стою на этом. Правду, конечно, надо восстановить. Но правда состоит и в том, что под руководством Сталина победил социализм.
Ему возразил Анастас Иванович Микоян:
— Возьмите реальную историю — с ума можно сойти.
Член президиума ЦК и первый заместитель главы правительства Максим Захарович Сабуров зло ответил сомневающимся:
— Если верны приведенные здесь факты, разве это коммунизм? Этого простить нельзя.
Секретарь ЦК Михаил Андреевич Суслов сформулировал общее настроение членов президиума:
— За несколько последних месяцев мы узнали ужасные вещи. Оправдать это ничем нельзя. Культ личности большой вред наносит.
Хрущев коротко подвел итог:
— Сталин — преданный делу социализма человек. Но все делал варварскими способами. Он партию уничтожил. Не марксист он. Все святое стер, что есть в человеке. Все своим капризам подчинил. Надо наметить линию и отвести Сталину его место.
Что повлияло на решение Хрущева?
Конечно же желание освободить людей! Что бы о нем потом ни говорили, он был живым и открытым человеком, с чувствами и эмоциями. Он был наделен взрывным темпераментом, склонностью к новым, революционным идеям и готовностью, ни с кем и ни с чем не считаясь, немедленно воплощать их в жизнь. Даже его единомышленникам страшно было говорить о Сталине. А он решился.
Помимо его очевидного желания сбросить груз прошлого, разоблачение сталинских преступлений играло и сугубо прагматическую роль — подрывало позиции старой гвардии: Маленкова, Молотова, Кагановича, Ворошилова, которые вместе с вождем подписывали смертные приговоры.
Почему Хрущев был так уверен, что его подписи на расстрельных списках не найдут?
Считается, что председатель КГБ Серов, человек Хрущева, всем ему обязанный, провел чистку архивов госбезопасности. Избавился от наиболее одиозных материалов, компрометирующих партию и правительство. Те, кто осенью 1954 года сидел во внутренней тюрьме КГБ на Лубянке, рассказывали потом, что нельзя было открыть окно — такой шел дым. Во дворе жгли секретные бумаги.
И вроде бы машинами вывозили документы из архива Московского горкома партии, которым прежде руководил Хрущев. Но все это предположения. Важно другое. В годы массовых репрессий он еще не вошел в число главных руководителей страны. Потом Сталин отправил его на Украину. Так что в любом случае свою подпись под позорными документами Хрущев ставил реже старших членов политбюро.
Никита Сергеевич первоначально планировал рассказать о репрессиях в отчетном докладе съезду и предоставить слово старым коммунистам, которые прошли лагеря и могли поведать делегатам, что они пережили.
К выступлению готовился Алексей Владимирович Снегов, который в тридцатых годах работал в аппарате ЦК компартии Украины, заведовал орготделом Закавказского крайкома, был секретарем Иркутского горкома. Снегова арестовали в июле 1937 года, следствие затянулось, и худшее его миновало. Его дело передали в суд в момент ослабления репрессий. В январе 1939 года — невиданное дело! — признали невиновным и освободили из-под стражи. Но по личному указанию наркома внутренних дел Берии он был вновь арестован и сидел до 1954 года.
Никита Сергеевич сам беседовал со Снеговым и был потрясен его рассказом о том, как действовала машина репрессий. Снегов прислал Хрущеву текст своего выступления. Но от этой идеи отказались. Решили, что о сталинских преступлениях можно говорить только на закрытом заседании. Дескать, народ еще не готов все это услышать.
Принято считать, что хрущевский доклад был полной неожиданностью для руководства страны и делегатов партийного форума. На самом деле он был запланирован заранее. Все решилось 9 февраля 1956 года на заседании президиума ЦК.
Для Хрущева сомнений не было:
— Раскрывается несостоятельность Сталина как вождя. Что за вождь, если всех уничтожает? Нужно проявить мужество, сказать правду.
Радости эта перспектива у старой гвардии не вызвала. Но противостоять очевидному побаивались. С оговорками, с сомнениями, но одобрили.
— На съезде надо сказать, — согласился Молотов.
— Историю обманывать нельзя, факты не выкинешь, — философски высказался Каганович. — Правильно предложение Хрущева, доклад заслушать.
— Если съезду не сказать, будут говорить, что мы струсили, — заметил Булганин.
— Сталин осатанел в борьбе с врагами, — буркнул Ворошилов, — были у него звериные замашки.
— Надо делегатам рассказать все. — Позиция Суслова была однозначной. — Говорим о коллективности руководства, а со съездом будем хитрить?
Условились ознакомить делегатов съезда и с ленинскими документами (содержащими нелицеприятные оценки Сталина), которые три десятилетия держали под замком.
