Бывший нарком логично отметил, что если бы он был шпионом на самом деле, то «десятки стран могли бы закрыть свои разведки — им незачем было бы держать в Союзе такую сеть шпионов, которая сейчас переловлена».
В последнем слове Ягода просил о снисхождении: «Граждане судьи! Я был руководителем величайших строек. Я смею просить пойти работать туда хотя бы в качестве исполняющего самые тяжелые работы…»
Слова обвиняемых не имели никакого значения. Мера наказания была определена Сталиным еще до начала процесса.
13 марта 1938 года суд приговорил Ягоду к высшей мере наказания. Ему разрешили написать просьбу о помиловании:
«В Президиум Верховного Совета от приговоренного к в. м. Г. Г. Ягоды
ПРОШЕНИЕ О ПОМИЛОВАНИИ
Вина моя перед родиной велика. Не искупив ее в какой-либо мере, тяжело умереть. Перед всем народом и партией стою на коленях и прошу помиловать меня, сохранив мне жизнь.
Г. Ягода 13.03.1938 г.».
Президиум Верховного Совета СССР тут же прошение отклонил. В ночь на 15 марта его расстреляли.
ЧИСТИЛЬЩИКИ В ГОРОДЕ
Вслед за Ягодой был арестованы, а затем и расстреляны его бывшие заместители Яков Саулович Агранов и Георгий Евгеньвич Прокофьев, начальники ведущих отделов: Иностранного — Артур Христианович Артузов, Спецотдела (шифровальная служба) — Глеб Иванович Бокий, Особого отдела (контрразведка в армии) — Марк Исаевич Гай, транспортного (борьба с диверсиями на транспорте) — Владимир Александрович Кишкин (до ареста заместитель наркома путей сообщения) и Александр Михайлович Шанин, экономического (борьба с диверсиями и вредительством в промышленности) — Лев Григорьевич Миронов, секретно-политического (борьба с враждебными политическими партиями) — Георгий Андреевич Молчанов, Оперативного отдела (охрана политбюро, наружное наблюдение, аресты и обыски) — Карл Викторович Паукер.
Даже Паукер, охранявший генерального секретаря, разонравился Сталину. Карл Викторович попал в органы госбезопасности самым странным образом. Он родился во Львове, который до Первой мировой войны входил в состав Австро-Венгрии. Паукер вообще никогда и ничему не учился, работал в парикмахерской отца, затем на кондитерской фабрике.
После начала Первой мировой войны его мобилизовали в австро-венгерскую армию. В апреле 1915 года фельдфебель 1-го уланского полка Паукер попал в русский плен и оказался в Туркестане. Он приветствовал революцию и в мгновение ока из военнопленного превратился в активного борца за советскую власть. В 1917 году он уже председатель полевого трибунала в Самарканде, а на следующий год становится чекистом.
В 1920-м его взяли в Иностранный отдел ВЧК, но быстро перевели в Оперативный отдел, созданный для производства обысков, арестов и наружного наблюдения. Со временем Оперативному отделу поручили и охрану руководителей партии и государства. В мае 1923 года Паукер стал начальником оперативного отдела.
Карл Викторович был весельчаком и балагуром, он немало веселил вождя и стал очень близким к Сталину человеком, который сделал его комиссаром госбезопасности второго ранга (это приравнивалось к армейскому званию генерала-полковника), наградил несколькими орденами. Но барская любовь рано или поздно заканчивается. В апреле 1937 года Паукер был арестован. Через месяц его приговорили к высшей мере наказания и сразу расстреляли.
Паукера сменил Николай Сидорович Власик, который был образованнее Паукера — окончил церковно-приходскую школу. До революции он работал на бумажной фабрике, в Первую мировую — унтер-офицер запасного пехотного полка. После революции пошел в милицию, а в 1919-м его взяли в ВЧК. Как и Паукер, он в оперативном отделе госбезопасности, с 1931 года был поставлен охранять вождя и, в конце концов, сменил Паукера.
Агранов, связанный со Сталиным особыми отношениями, был уверен, что его минует чаша сия: в должности понизят, но оставят на свободе. 16 мая 1937 года он был назначен начальником УНКВД по Саратовской области. Но на новом месте ему удалось поработать всего два месяца.
В середине июня в Саратов приехала бригада чистильщиков — секретарь ЦК Андреев и заведующий отделом руководящих партийных кадров Маленков. Они объезжали город за городом, планомерно уничтожая местные партийные кадры.
19 июля Андреев и Маленков доложили Сталину из Саратова, что партийное руководство области они сменили, что снятый с должности бывший первый секретарь обкома должен быть арестован, а чистку необходимо продолжить:
«Ознакомление с материалами следствия приводит к выводу, что в Саратове остается до сих пор неразоблаченной и неизъятой серьезная правотроцкистская шпионская организация.
Агранов, видимо, и не стремился к этому… Сам аппарат Саратовского УНКВД до сих пор остается нерасчищенным от врагов… Агранов ничего в этом отношении не сделал. На основании этого считаем целесообразным Агранова сместить с должности и арестовать».
Пожелание Андреева и Маленкова было исполнено.
Жену Ягоды приговорили сначала к шести годам лагерей, а через несколько месяцев после расстрела мужа и ее растреляли. Эта же судьба ждала и других родственников опального наркома.
Родители Ягоды пытались спастись от неминуемой расправы, настигавшей родственников врага народа. Его отец написал покаянное письмо Сталину:
«Дорогой Иосиф Виссарионович!
Наш старший сын, Михаил, в возрасте 16 лет был убит на баррикадах в Сормове в 1905 году, а третий сын, Лев, в возрасте 19 лет был расстрелян во время империалистической войны царскими палачами за отказ идти в бой за самодержавие.
Их память и наша жизнь омрачена позорным преступлением Г. Г. Ягоды, которого партия и страна наделили исключительным доверием и властью. Вместо того, чтобы оправдать это доверие, он стал врагом народа, за что должен понести заслуженную кару.
Лично я, Григорий Филиппович Ягода, на протяжении многих лет оказывал партии активное содействие еще до революции 1905 года (в частности, помогал еще молодому тогда Я. М. Свердлову) и позднее. В 1905 г. на моей квартире в Нижнем Новгороде (на Ковалихе, в доме Некрасова) помещалась подпольная большевистская типография…
Обращаясь к Вам, дорогой Иосиф Виссарионович, с осуждением преступлений Г. Г. Ягоды, о которых нам известно лишь из печати, мы считаем необходимым Вам сказать, что он в личной жизни в течение десяти лет был очень далек от своих родителей и мы ни в малейшей мере не можем ему не только сочувствовать, но и нести за него ответственность, тем более что ко всем его делам никакого отношения не имели.
Мы, старики, просим Вас, чтобы нам, находящимся в таких тяжелых моральных и материальных условиях, оставшихся без всяких средств к существованию (ибо не получаем пенсию), была бы обеспечена возможность спокойно дожить нашу, теперь уже недолгую жизнь в нашей счастливой Советской стране.
Мы просим оградить нас, больных стариков, от разных притеснений со стороны домоуправления и Ростокинского райсовета, которые уже начали занимать нашу квартиру и подготавливают, очевидно, другие стеснения по отношению к нам…»
