Владимир Иванович Ерофеев, который работал с Вышинским, рассказывает:
— Во время коллегии он часто говорил мне: вызовите такого-то. Я передаю секретарям, они звонят и просят сотрудника зайти. Пока тот дойдет до зала заседания коллегии, Вышинский уже забыл, зачем звал его, и спрашивает у меня шепотом: не помните, какой у меня был к нему вопрос? А я же не знаю… Вышинский махнет рукой: а, ладно, и начинает просто так распекать, вспоминая реальные и мнимые промахи. И доволен — не зря вызывал!
Таков был его стиль работы и руководства. В прежние времена его хотя бы Молотов иногда одергивал, а кто рискнет возразить министру? Правда, Олег Александрович Трояновский рассказывал мне, что однажды мастерски отбрил министра заведующий экономическим отделом министерства Владимир Геращенко (отец будущего банкира).
Вышинский очередной разнос закончил такими словами:
— Вы ничего толком и не можете, вы только детей умеете делать!
У Геращенко действительно было много детей, и он вдруг резко ответил:
— А у вас, Андрей Януарьевич, это плохо получается, вот вы и злитесь.
Вышинский был настолько ошарашен, что не нашелся как ответить.
А вот в судьбе Анатолия Федоровича Добрынина Вышинский сыграл счастливую роль. Добрынин попал в дипломатию случайно. Его направили в Высшую дипломатическую школу, а потом взяли в учебный отдел МИД. Работа была нудная — писать инструкции. Однажды поздно вечером его вызвали к Вышинскому. Тот объявил:
— Хотим вас назначить заведующим учебным отделом.
— Я против, — вдруг сказал Добрынин, — мне эта работа не нравится.
Вышинский возражений не терпел и выгнал Добрынина. А через несколько лет, когда Добрынина собирались командировать на работу в Швейцарию, он вновь оказался в кабинете Вышинского. Вышинский сразу вспомнил упрямца и распорядился:
— Давайте-ка мы его в Америку отправим, у нас с американцами очень плохие отношения.
Так министр положил начало успешной карьере человека, который пробыл послом при шести президентах Соединенных Штатов.
Вышинский считал своим долгом принимать людей по личным вопросам и иногда оказывал им благодеяния — так, он спас от ареста своего будущего биографа Аркадия Ваксберга, тогда еще студента-юриста. К Вышинскому часто обращались за помощью его подчиненные в МИД. Он давал указания разобраться, иногда действовало само его имя, и людям помогали. Профессор-германист Всеволод Дмитриевич Ежов начинал работу в Министерстве иностранных дел во времена Вышинского:
— Его побаивались, потому что он был человек очень резкий, безжалостный, мог унизить, растоптать любого сотрудника министерства. Но некоторые и уважали, потому что Андрей Януарьевич был блестящий оратор с завидной эрудицией, беседовал со Сталиным, который частенько с ним соглашался. Его участие в процессах тридцатых годов вовсе не было для нас минусом, мы считали Вышинского человеком, который умеет разоблачать врагов.
Всеволода Ежова после окончания Института международных отношений распределили в чехословацкую референтуру. Однажды в МИД пришел запрос из Комитета по делам искусств при Совете министров с просьбой высказать мнение о чехословацком фильме, который собирались купить. Все старшие дипломаты были заняты, посмотреть этот фильм и написать заключение поручили самому молодому сотруднику — Ежову.
— Это был очень непритязательный детектив, — говорит Всеволод Дмитриевич. — Но я в соответствии с тем, чему меня учили, решил, что для советского зрителя лента не подходит, и написал отрицательный отзыв.
Однако загвоздка заключалась в том, что фильм, оказывается, уже купили, а Министерство иностранных дел запросили уже задним числом, не сомневаясь в ответе. Начался переполох. Руководители Комитета по делам искусств обратились за помощью к Ворошилову, который сменил Вышинского на посту заместителя главы правительства по делам культуры и образования. Ворошилов позвонил Андрею Януарьевичу, попросил вмешаться. Министр обещал сам посмотреть фильм. Ночью в мидовском кинозале организовали просмотр. Когда фильм кончился и зажегся свет, Вышинский встал и, обращаясь к заведующему отделом, недоуменно спросил:
— А что тут вредного? — И стал его отчитывать. Затем он пронзил взглядом Ежова: — А тебе только в футбол гонять, а не серьезным делом заниматься.
И ушел, распорядившись написать новый отзыв.
— Мне на год задержали присвоение дипломатического звания, — вспоминает Всеволод Ежов, — но коллеги потом говорили, что я еще легко отделался. А вот заведующего отделом перевели на другую работу.
Молодых дипломатов учили основному правилу: не высовывайся! Главное для дипломата — исполнительность и никакой инициативы. Еще потрясала атмосфера секретности. Однажды Ежову в руки попала бумага, полученная дипломатической почтой из Праги: «Из дневника посла СССР в Чехословакии. Запись беседы со шведским послом». Вся запись состояла буквально из одной строчки: «Сегодня во время прогулки на улице я встретил шведского посла. Мы поздоровались и разошлись».
Ежов удивленно спросил старшего коллегу:
— А зачем он это сообщает?
— На всякий случай.
— А зачем гриф «Секретно»?
— Так положено. Бумажке грош цена, а если ее ветром на улицу выдует, лучше сам за ней бросайся — посадят.
Сотрудников министерства предупреждали: о работе ни с кем не говорить, ни с родными, ни с друзьями. Да они и без таких предостережений чувствовали, что дипломатическая служба — дело весьма опасное.
14 ноября 1949 года политбюро приняло решение о чекистском обслуживании аппарата Министерства иностранных дел: «В связи с тем, что работники Министерства иностранных дел по роду своей службы поддерживают связь с иностранцами, считать необходимым возложить на МГБ чекистское обслуживание аппарата МИД».
— У нас совсем не было ощущения, что мы участвуем в важном государственном деле, — говорил мне Всеволод Ежов, — напротив, мы занимались какими-то мелкими делами. Вопрос о выплате польскому крестьянину компенсации за то, что на маневрах советский танк разворотил ему забор, решался подписью Сталина.
Американский посол Смит приходил в министерство жаловаться на новые таможенные правила, установленные для дипломатических миссий:
«Согласно новым правилам посольству разрешается ввозить без взимания пошлин различные печатные бланки и анкеты и книги. Но на все другие бумажные изделия, включая бумагу для ротатора и папиросную бумагу, налагается таможенная пошлина… Получив из США годичный запас бумаги, посольство вынуждено израсходовать на эту бумагу почти весь таможенный лимит…
В Советском Союзе взимается чрезвычайно большая пошлина с грузов… За бумагу, которая стоит 75 долларов в Соединенных Штатах, надо платить пошлину в размере 4200 долларов… Следует указать, что посольству предоставлен такой же таможенный лимит, как и самому маленькому из иностранных посольств в Москве, имеющему штат в 6–7 человек по сравнению со штатом американского посольства в 130–140 человек…
