Поскольку многие годы Швецией управляли социал-демократы, то логично предположить, что государство вмешивается во все вопросы. На самом деле этого нет. Борис Панкин, который восемь лет был послом в Швеции, вспоминает, что его поразило: никто в правительстве — ни премьер-министр, ни министр промышленности — не торопится, вопреки нашим непременным правилам, ни на завод, ни на судоверфь, ни в село. Не спешат давать производителям ценные советы. Да и как бы изумились шведы, увидев своего премьера на заводе в окружении огромной свиты, толпы репортеров и охранников…
Правительство — это тринадцать небольших министерств, которые в основном заняты подготовкой законопроектов. В министерстве работает не более ста человек, включая секретарей и курьеров. Шведское правительство определяет налоговые ставки, курс валюты, выделяет субсидии. Правительство следит за соблюдением законов и безжалостно собирает налоги.
Уже не одно поколение шведов пользуется тем, чего нет ни в одной другой стране: прекрасной системой здравоохранения, социального обеспечения, образования. Шведы получают пенсии, которые составляют две трети их самого высокого оклада. Все семьи получают пособия на детей — до достижения ребенком шестнадцати лет, а если ребенок учится — то и до окончания учебного заведения. Тем, кто мало зарабатывает, приплачивают и предоставляют пособия на жилье. Всеобщая система медицинского страхования сделала медицинские услуги почти бесплатными. Чтобы все это иметь, шведы платят очень высокие налоги — общенациональные и местные. Самые низкооплачиваемые шведы отдают в виде налогов двухмесячный оклад. Тот, кто хорошо зарабатывает, отдает три четверти заработка. Налогом облагается все — даже бесплатные обеды на предприятиях или суточные, получаемые в командировке. Высокие налоги избавляют страну от нищеты, но не позволяют разбогатеть.
Панкин неустанно пропагандировал шведский опыт, особенно когда началась перестройка. Но шведский опыт плохо приживается в России. Хотя между нами и шведами есть нечто общее. И они и мы хотели бы научиться у американцев зарабатывать, но сохраняя при этом систему социального обеспечения. И в Швеции и в России люди привыкли получать помощь от государства и без колебаний голосуют за партии, которые обещают, что правительство позаботится о них.
ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ В ЦЕНТРЕ ПРАГИ
Эдуард Шеварднадзе перевел Панкина послом в Прагу. Новым президентом Чехословакии стал знаменитый диссидент и драматург Вацлав Гавел. Имелось в виду, что литературному критику Панкину будет проще найти с ним общий язык, чем карьерному дипломату. Эта мысль пришла Шеварднадзе в голову после того, как в феврале 1990 года Гавел приезжал в Москву.
Проводив Гавела, министр отправил шифровку Панкину в Стокгольм: «В силу известных причин европейское направление вышло сейчас на передний план нашей внешней политики. Особенно бурно и неординарно развиваются события в странах Восточной Европы. Не буду скрывать, что нынешний уровень работы совпосольств в этих странах уже не удовлетворяет… Вот почему принято решение направить послами туда наиболее квалифицированных, опытных дипломатов, которые могли бы… помогать руководству страны вырабатывать и осуществлять политику на этом важном направлении. С учетом всех этих обстоятельств мы имеем в виду внести предложение о назначении вас послом в Чехословацкую Республику».
В Праге, как и в Стокгольме, Панкин тоже вел себя так, как считал нужным. Он охотно встречался с людьми, давал интервью, смело разговаривал с журналистами — не потому, что сам был журналистом, а потому, что был уверен в себе и не боялся. Он так и остался чужаком для мидовской элиты. Ему постоянно выговаривали за отклонения от принятой практики.
— Я, как мог, отбивался от них, — не без удовольствия вспоминает Борис Дмитриевич. — Писал в Москву: я всех ваших «табу» не знаю, потому и нарушаю какие-то неписаные правила, но дело делаю, и если нарушение оказывается во благо — так чего вам еще надо?
Коллектив пражского посольства тоже злился на посла. Дело было не только в идеологических разногласиях. Многочисленное советское посольство просто не могло смириться с тем, что рухнул коммунистический режим и закончилась удобная и сытая жизнь. Эти люди чувствовали себя в чужой стране полными хозяевами. Один пьяный советский дипломат, когда его остановили пражские полицейские, кричал на них:
— Наши танки здесь, а вы меня задерживаете?
Когда Панкин уже стал послом, было принято решение о выводе советских войск из Чехословакии. Военные в России просили не торопиться:
— Нам нужно время, чтобы подготовиться к их приему и размещению на советской территории.
Чехи резонно отвечали:
— Мы ваши проблемы понимаем. Но когда вы в одну ночь ввели сюда войска, разве вы думали о том, где вы их разместите? А теперь у вас впереди полтора года.
Панкин был сторонником скорейшего вывода советских войск, как и командующий группой войск генерал-полковник Эдуард Аркадьевич Воробьев, впоследствии депутат Государственной думы.
— А вам было интересно перебраться из Стокгольма в Прагу? — спросил я Панкина.
— Еще бы! Прежде всего, у меня появилась возможность принести извинения за ввод советских войск.
— Похоже, ваши извинения не очень помогли. Все равно Чехия, как и другие восточноевропейские страны, смотрит на Россию с подозрением, с опаской, с тревогой.
— Если бы все было так легко — извинился, и будто ничего не было и все забыто. Так не бывает. Но мне кажется, что сожаление, идущее от души, не прошло незамеченным.
Утром 21 августа 1990 года советский посол пришел к тому месту, где сжег себя студент Карлова университета Ян Палах, и возложил цветы. Он был первым советским официальным представителем, который счел своим долгом сделать нечто подобное.
Студент Ян Палах покончил с собой в 1969 году в знак протеста против оккупации Чехословакии. 16 января двадцатилетний Палах купил белое пластмассовое ведро с крышкой и налил в него бензина на заправочной станции на той же улице, где обедал в студенческой столовой. На Главном почтамте оставил несколько писем. Примерно в четыре часа дня с ведром, полным бензина, он подошел к национальному музею в самом центре Праги. Снял крышку с ведра, облил бензином голову и одежду и зажег спичку. Нестерпимая боль погнала его через мостовую к тротуару. Прохожие, замершие от ужаса, увидели, как движется пламенный шар. На углу Ян Палах упал. Первым опомнился регулировщик уличного движения. Он набросил на горящего юношу свою шинель и сбил пламя.
За годы, прошедшие после смерти Яна Палаха, чешские журналисты подробно описали его короткую жизнь. Он был одинок, молчалив, вежлив и очень внимателен к окружающим. За год до смерти вместе со студенческим отрядом он побывал в Советском Союзе и сумел там добиться, чтобы бригада получала полноценное питание и чтобы все издевательства со стороны лагерного начальства прекратились. Он сделал это один, не устраивая собраний и не требуя от товарищей поддержки. В своих последних письмах он пишет о некой группе единомышленников, но никаких следов этой группы ни тогда, ни потом найти не удалось. Не придумал ли он эту группу, чтобы придать своим требованиям более солидный характер?
