Я сказал, что, вероятно, тов. Сталин соответственно ответил ему на интересующие его вопросы. Оговорился, что я американскими делами не занимаюсь и не в курсе деталей… Посол пытался вернуться к вопросу о взаимоотношениях, но я перевел разговор на темы о погоде и спорте».
Весной сорок шестого наркоматы переименовали в министерства.
17 июля 1946 года Максиму Максимовичу исполнилось семьдесят лет. На следующий день его попросил заглянуть заместитель министра Владимир Деканозов, верный соратник Берии (впоследствии вместе с ним и расстрелянный). Деканозов, ведавший кадрами, сообщил коллеге:
— Мне поручили передать вам, что вы освобождены от работы и переведены на пенсию.
Литвинов получил персональную пенсию союзного значения. Это сохраняло ему некоторые житейские привилегии, столь важные в скудной советской жизни. Максим Максимович написал Сталину письмо и попросил дать ему какую-нибудь работу. Литвинова вызвал член политбюро и секретарь ЦК по идеологии Андрей Александрович Жданов:
— Вы писали товарищу Сталину. Мы хотим поставить вас во главе Комитета по делам искусств.
Максим Максимович возмутился:
— Я ничего в этом не понимаю. Да я и не думаю, что искусство можно декретировать…
Жданов рассердился:
— Какую же работу вы имели в виду?
— Чисто хозяйственную.
Никакой работы ему не дали. Он начал составлять словарь синонимов, каждое утро ходил в Ленинскую библиотеку и все же томился от безделья. В кремлевской столовой, пишет Илья Эренбург, он почти каждый день обедал с Яковом Захаровичем Сурицем, бывшим послом в Афганистане, Норвегии, Турции, Германии, Франции. В грустных разговорах они отводили душу. Суриц умер в день похорон Литвинова, пережив Максима Максимовича всего на несколько дней…
РОМАН СО ЗЛОБНОЙ СТАРУХОЙ
Литвинова сняли с партийного учета в МИД, перевели в парторганизацию домоуправления, тоже своего рода унижение. Литвинов ходил туда на партсобрания, сидел, слушал. В доме Литвинова, по воспоминаниям бывшего посла Олега Александровича Трояновского, витал совсем иной дух, чем в других высокопоставленных семьях. Эту атмосферу создавала и его жена, которую называли на русский манер — Айви Вальтеровна. Она занималась художественными переводами.
Известный писатель Корней Иванович Чуковский летом 1932 года зашел к Айви Литвиновой в дом на Спиридоновке: «Очень изящная квартира, окнами во двор, флигелек при наркоминдельском доме, обстановка такая, в которой живут за границей средней руки доктора, присяжные поверенные и проч. Комната Литвиновой — книги в хорошеньких переплетах, картина Маковского, художественный плакат на революционную тему, сделанный каким-то иностранцем, — и что больше всего меня поразило: целая этажерка, прикрытая плюшевой занавеской, — ее ботинки, около двадцати или двадцати пяти пар. Я пришел к ней просить ее от имени издательства Academia, чтобы она перевела на английский язык мои детские книги. Она согласилась».
Литвинов не скрывал скептического, а то и саркастического отношения к происходящему, явно осуждая кампанию шпиономании и репрессий. Понимая, что его прослушивают, продолжал критически отзываться о советском руководстве. Молотова он презирал и называл «каменной задницей». Своего недавнего подчиненного Громыко считал слабым профессионалом.
Литвинов был спокоен, уверен в себе и играл не в домино, как крупные советские руководители, а в бридж, которому научился в Англии. Слушал музыку, много читал. Он был веселый, светский человек. Ему нравилось быть в центре внимания. Несмотря на полноту, любил танцевать. С удовольствием носил введенный для дипломатов мундир.
28 мая 1943 года появился указ Президиума Верховного Совета СССР о введении дипломатических рангов для дипломатических работников НКИД, посольств и миссий за границей. Постановлением Совнаркома вводилась форменная одежда со знаками различия — вышитыми золотом звездами на погонах. Получившим ранг посла полагался мундир с (генеральскими) погонами без просвета с вышитыми звездочками и металлической золоченой эмблемой — двумя скрещенными пальмовыми ветками. Форму отменили в 1954 году по требованию маршала Жукова, который считал, что на погоны имеют право только военные. Осталась лишь парадная форма для послов и посланников. Она существует и поныне…
«Литвинов был человеком скорее молчаливым, — писал Илья Эренбург. — Он сидел, слушал, порой усмехался — то с легкой иронией, то благодушно, изредка подавал реплику, но ничего в нем не было от угрюмого молчальника, он любил посмеяться. Есть унылые оптимисты, а Литвинов был человеком веселым, но зачастую, особенно к концу своей жизни, с весьма мрачными мыслями… У Максима Максимовича была вполне миролюбивая внешность: толстый, добродушный, хороший семьянин. Да и досуги его были заполнены невинными развлечениями — за границей, когда выпадали два-три свободных часа, шел в кино, глядел мелодраматические фильмы, «страсти-мордасти». Он любил хорошо покушать, и приятно было на него глядеть, когда он ел… Он любил жить…»
Был ли Литвинов на склоне жизни разочарован в том, что происходило в стране? Он предпочитал дома не говорить на политические темы. И все же однажды жена задала ему этот вопрос. Он ответил так:
— Знаешь, как бывает, ты влюбляешься в молодую и прекрасную девушку и живешь с ней. Но проходит время, и она становится злобной старухой. Но деваться некуда…
Дочь Литвинова Татьяна Максимовна писала об отце: «По его словам, они (ленинцы) шли на революцию как на благородный риск, готовые к гибели и неудаче. Одно, чего они не могли представить себе до конца, — это ее удачи, этой ее роковой удачи. При отце рассказывали анекдот о братьях Васильевых, которые будто бы сказали, что, если бы они могли предвидеть такой успех «Чапаева», они постарались бы сделать его лучше. Отец сказал: «Вот и мы так».
Последние годы жизни Литвинова пришлись на пик злобной антисемитской кампании. Пожалуй, ему повезло, что он уже был в отставке. Главным обвиняемым на процессе по делу Еврейского антифашистского комитета стал другой заместитель министра иностранных дел — Соломон Абрамович Лозовский. Этот процесс начался через полгода после смерти Литвинова. Если бы Максим Максимович прожил еще немного, добрались бы и до него.
В феврале 1953 года был арестован Иван Майский, бывший посол в Англии и заместитель наркома иностранных дел. Из дипломатии его убрали еще в 1944 году. Куда его девать, решали Сталин и Молотов. Вождь спросил Вячеслава Михайловича, что именно написал Майский. Молотов пренебрежительно ответил:
— Несколько незначительных работ по истории британского рабочего движения.
Ивана Майского определили в академический Институт истории. После ареста обвинили в том, что он считал западных лидеров друзьями СССР…
Профессор Владислав Павлович Смирнов рассказывал, как, придя однажды на исторический факультет МГУ, увидел, что в расписании зачеркнута фамилия академика Майского. Иван Михайлович еще и преподавал на истфаке. Смирнов спросил лаборантку, что произошло. Сделав страшные глаза, она сказала:
