Затем Сталин повернулся к немецкому полковнику Хансу Кребсу, исполнявшему обязанности военного атташе, и пожал ему руку со словами:
— Мы останемся друзьями, что бы ни случилось.
Весь мир обсуждал этот демонстративный жест Сталина. Но на немцев это не произвело никакого впечатления. Геббельс записал в дневнике: «Как хорошо обладать силой! Сталин явно не хочет знакомиться с германскими танками… Я провел весь день в лихорадочном ощущении счастья. Какое воскресение из долгой зимней ночи!»
Сталин и Молотов понимали, что рано или поздно интересы двух держав неминуемо столкнутся и кому-то придется отступить. Но это может произойти через три-четыре года. Сейчас Гитлер, считали они, войну на два фронта не осилит. Германия могла воевать с Францией и Англией потому, что получала советское сырье, советскую нефть и советскую пшеницу.
Член политбюро Жданов уверял наркома военно-морского флота Кузнецова, что договор с немцами будет действовать еще долго. Не потому, что в него кто-то чрезмерно верит, а потому, что война на Западе затягивается, Германия и Англия будут длительное время связаны борьбой, а нам предоставляется возможность заниматься своим мирным трудом и готовиться к войне.
В принципе Сталин и Молотов рассуждали правильно. Да только Гитлер и не собирался вести долгую войну! Он хотел нанести молниеносный удар, разгромить Советский Союз за несколько месяцев и решить все проблемы. Сталин думал, что Гитлер так же холоден и расчетлив, как он сам, и не станет рисковать, поставив на кон все достигнутое во имя покорения России. Но натура Гитлера была иной: он верил, что воля может преодолеть любые препятствия.
Гитлер исходил из того, что Сталин боится войны, потому что истребил весь командный состав собственной армии. В одном из разговоров Гитлер пренебрежительно заметил, что советский генерал, которого прислали в командировку в Германию, в германской армии мог бы командовать только батареей.
Боялся ли действительно Сталин войны с немцами? Никита Хрущев вспоминал:
«Сталин перед войной стал как бы мрачнее. На его лице было больше задумчивости, он больше стал пить и спаивать других. Буквально спаивать! Мы между собой перебрасывались словами, как бы поскорее кончить этот обед или ужин… Обеды у него продолжались иногда до рассвета… Водки и коньяка пили мало. Кто желал, мог пить в неограниченном количестве. Однако сам Сталин выпивал рюмку коньяка или водки в начале обеда, а потом вино. Но если пить одно вино пять-шесть часов, хотя и маленькими бокалами, так черт его знает, что получится!..
Берия говорил:
— Надо скорее напиться. Когда напьемся, скорее разойдемся. Все равно так он не отпустит.
Я понимал, что такая атмосфера создалась в результате какого-то вроде бы упаднического настроения. Сталин видел надвигавшуюся неумолимую лавину, от которой нельзя уйти, и уже была подорвана его вера в возможность справиться с этой лавиной… Его голову, видимо, все время сверлил вопрос о неизбежности войны, и он не мог побороть страх перед нею. Он тогда начинал пить и спаивать других…»
22 марта 1941 года политбюро утвердило подготовленную Молотовым инструкцию «о взаимоотношениях полпредов в Германии, Турции, Италии, Румынии и Болгарии с торгпредами, военными атташе и работниками других советских учреждений в этих странах». Молотов добивался «централизации руководства деятельностью советских заграничных учреждений» на приоритетном направлении — в странах оси. В инструкции говорилось, что «все советские должностные лица, находящиеся за границей, обязаны безусловно отчитываться перед полпредом и подчиняться всем распоряжениям полпреда, в точности и своевременно выполняя все его требования и указания».
Полпреда наделили правом в случае необходимости, не запрашивая Москву, «откомандировать в СССР сотрудников любого советского учреждения, организации или предприятия, находящихся за границей».
Торгпреды, военные атташе и резиденты внешней разведки получили указание информировать полпреда обо всех материалах, которыми они располагали. Полпред, докладывая в Центр, должен был только сослаться на источник. Это правило совсем не понравилось разведчикам. Резиденты военной и политической разведки избегали необходимости делиться собранной информацией с дипломатами и, располагая собственной шифросвязью с Москвой, спешили все самое интересное самостоятельно сообщать в Центр.
15 мая 1941 года сотрудник германского МИД Карл Шнурре, занимавшийся торговыми делами, составил докладную записку, в которой отметил, что «мы могли бы предъявить Москве экономические требования, даже выходящие за рамки договора от 10 января 1941 года, требования, могущие обеспечить германские потребности в продуктах и сырье в пределах больших, чем обусловлено договором». В то же время Шнурре констатировал, что Германия не выполняет свои обязательства, особенно в сфере поставок оружия. Имперское министерство авиации не поставило обещанные самолеты. Многие немецкие фирмы отказываются посылать в Москву персонал, необходимый для выполнения контрактов, потому что все говорят о скорой войне.
В эти же дни посол Шуленбург телеграфировал в Берлин: «Я и старшие сотрудники моего посольства постоянно боремся со слухами о неминуемом немецко-русском военном конфликте, так как ясно, что эти слухи создают препятствия для продолжающегося мирного развития германо-советских отношений. Пожалуйста, имейте в виду, что попытки опровергнуть эти слухи здесь, в Москве, останутся безуспешными, потому что эти слухи беспрестанно поступают сюда из Германии и каждый прибывающий в Москву не только привозит эти слухи, но может даже подтвердить их ссылками на факты».
Только Сталин и Молотов предпочитали не видеть очевидного, хотя им на стол ложились сообщения разведки о концентрации немецких войск на советских границах, о предполагаемой дате нападения на Советский Союз. Сталин и Молотов до последней минуты были уверены, что Гитлер блефует и просто пытается заставить их пойти на территориальные и экономические уступки. Они подготовили заявление ТАСС, в котором говорилось, что слухи о якобы готовящейся войне между Германией и Россией — это маневры враждебных сил. У Германии нет претензий к Советскому Союзу, обе страны неукоснительно соблюдают свои обязательства.
Сталин и Молотов рассчитывали на ответную реакцию Гитлера, надеялись, что он подтвердит — у него нет претензий к Советскому Союзу, и это снимет напряжение. Но Берлин промолчал. Геббельс записал в дневнике: «Вчера ТАСС опроверг в самой резкой форме то, что Россия концентрирует войска на западной границе. Итак, у Сталина — неприкрытый страх».
А в Москве еще в июне 1941 года обсуждали идею обмена письмами между Гитлером и Сталиным, их встречи, возможность новой поездки Молотова в Берлин. Когда генеральный секретарь исполкома Коминтерна Георгий Димитров получил по своим каналам очередное предупреждение о готовящемся нападении немцев, он позвонил Молотову. Тот, несколько раздраженный вмешательством не очень сведущего человека, отреагировал вяло:
— Да, положение сложное, но вы всего не знаете: идет большая игра.
Этот разговор состоялся 21 июня — Димитров вел дневник. За несколько часов до начала войны Сталин и Молотов все еще надеялись переиграть Гитлера!
