Шауро недовольно покачал головой:
— Да, Петр Нилович так сказал, но я лично считаю, что это было бы необдуманным решением, надо посоветоваться, взвесить…
Шауро считал, что Демичев либеральничает, а это опасно. Оказался прав. И симоновские дневники не напечатали, и Демичева из секретарей ЦК убрали, а Шауро сидел на своем посту до горбачевских времен.
Василий Филимонович не зря дорожил своим креслом. Оно гарантировало благополучную жизнь. Галина Ерофеева при встрече показала Шауро альбом Сальвадора Дали. Заведующий отделом культуры ЦК КПСС обратил внимание на прекрасную картину «Леда и лебедь», где художник в образе Леды изобразил жену.
— Свою жену — и голой! — воскликнул с возмущением тот, кто вершил судьбу культуры.
О, святая простота, пишет Галина Ерофеева, Шауро, видимо, никогда не видел полотен с изображением жен Рембрандта и Рубенса.
Шауро пригласил Ерофеевых к себе в гости, когда отдыхал в Крыму на госдаче:
«Он явно гордился своими трехкомнатными апартаментами с концертным роялем, где жил один и куда заказал для нас обед. Вышколенная официантка в кружевной наколке подавала блюда, приготовленные первоклассным поваром.
Никогда, ни до, ни после, я не ела таких крошечных, тающих во рту пельменей, изготовленных вручную. Но гвоздем меню была необыкновенная рыба, привезенная угощавшему нас хозяину из Ростова-на-Дону, как он пояснил, его „крестником“, секретарем обкома, которого он ездил выдвигать на этот пост. Верный традициям, сохранявшимся со времен боярской Руси, тот одаривал своего покровителя натурой.
Спускаясь по лестнице к небольшому приватному пляжу дачи, я с превеликим удивлением обнаружила, что тут же рядом располагался обыкновенный кемпинг, где шла привычная жизнь туристов-„дикарей“: люди готовили какую-то немудреную еду, мыли детей, стирали свое бельишко, развешивая его на кустах, вплотную примыкавших к территории.
И этот разительный контраст двух стилей отдыха, кажется, никого из обитателей дачи не смущал.
Партийные „хозяева жизни“ давно привыкли к своему особому положению и воспринимали как должное, когда на выходе из моря на их ответственные спины набрасывала махровые простыни дежурившая на пляже медсестра».
Если бы стенограммы заседаний политбюро по идеологическим вопросам опубликовали сразу, у многих талантливых писателей, художников, ученых опустились бы руки. Не зная, каковы реальные настроения в политбюро, они строили догадки, питали иллюзии и надеялись воздействовать на власть.
В первых числах июля 1968 года Твардовский приехал в здание правления Союза писателей, где его с каждым днем встречали все холоднее и раздраженнее, сел к вертушке, набрал указанный в списке абонентов АТс-2 номер Брежнева.
— Кабинет товарища Брежнева, — откликнулся чей-то голос.
— Это Твардовский, могу я говорить с Леонидом Ильичом?
— Он на съезде.
— Простите, с кем я говорю?
Дежурный секретарь назвал свою фамилию.
— Вы можете передать Леониду Ильичу, что я прошу о приеме?
— Да, будет передано.
На следующий день Твардовский опять поехал в Союз писателей звонить генеральному секретарю.
Трубку снял другой секретарь.
— Я не с вами вчера говорил? — на всякий случай осведомился Твардовский.
— Нет.
Вышколенные дежурные секретари работали в приемной сутками. Главная их задача состояла в том, чтобы разложить в правильном порядке (по степени срочности) поступающие Брежневу бумаги и отвечать на телефонные звонки.
— Но я просил передать Леониду Ильичу…
— Все передано, Александр Трифонович.
— Я буду ждать.
— Хорошо, мы вас найдем. На всякий случай — ваш домашний?
Твардовский сказал, что лучше звонить в редакцию секретарю — она разыщет.
Днем раздался звонок из приемной генерального секретаря. Твардовский даже не понял, что его соединяют с Брежневым, и без большой уверенности спросил:
— Леонид Ильич?
— Да, да, Александр Трифонович!
«Все очень неожиданно, — записал Твардовский в дневнике, — тон — мало сказать приветливый, но даже какой-то „свойский“, точно мы вчера только расстались после непринужденной дружеской болтовни».
Твардовский попросил о встрече. Для него это было делом естественным. Хрущев принимал Твардовского, и не раз.
Леонид Ильич пожаловался на занятость:
— Судьба наградила меня должностью генерального, знаете сколько забот.
— Я понимаю, — сказал Твардовский, — но, может быть, найдется все-таки щелочка. Речь идет и о моей литературной судьбе, и о гораздо большем.
Брежнев пообещал:
— Вот провожу Насера и встретимся, я давно хотел.
Твардовский отметил обязательность Брежнева, который сразу перезвонил, в отличие от Демичева — тот за две недели так и не собрался позвонить.
— Бывает, запарился, — примирительно ответил Брежнев, защищая своего подчиненного.
Александр Трифонович пытался заговорить о своих трудностях с цензурой, которая не пропускала очередной номер «Нового мира». Но Леонид Ильич сказал, что понятия об этом не имеет. Закончили на том, что Твардовский перезвонит и напомнит о встрече…
В редакции «Нового мира» царило ликование. Но встречи не последовало. И Твардовского с Брежневым больше не соединяли. Дежурные секретари отвечали:
— Его еще нет… Его сегодня не будет…
А руководители Союза писателей жали на Твардовского: добейтесь приема, потому что в ЦК требуют вашей крови.
19 декабря 1968 года Твардовский не выдержал и написал Брежневу письмо:
«Глубокоуважаемый Леонид Ильич!
Все это время, прошедшее со дня, когда Вы так внимательно отнеслись к моей просьбе о приеме, я не считал возможным напоминать о себе, понимая, что в напряжении политических событий Вам было не до литературных собеседований.
Теперь мне кажется, — возможно, я ошибаюсь, — что я могу вновь просить Вас принять меня, тем более, что все то, с чем я хотел прийти к Вам, отнюдь не утратило своей существенности, — скорее наоборот».
Александр Трифонович позвонил в приемную генерального секретаря, попросил разрешения привести письмо.
— Пожалуйста, приезжайте.
Ему был выписан пропуск. В приемной находились два дежурных секретаря. Один из них принял конверт.
— Вы ознакомьтесь, — предложил Твардовский.
— Зачем же?
— Я хотел напомнить Леониду Ильичу о себе, — объяснил цель приезда Твардовский.
— Да, вы знаете, все это время у него — ни дня, ни ночи, — заступился секретарь за своего шефа. — И отпуск — какой уж там отпуск.
