Девятого июня 1954 года первый секретарь Смоленского обкома Доронин отправил результаты проверки первому секретарю Московского горкома Фурцевой под грифом «секретно»:
«Кроме отца и матери в семье Твардовского было семеро детей. В четырнадцатилетнем возрасте т. Твардовский А. Т. ушел от отца в г. Смоленск и устроился на работу в типографии сначала учеником, а затем рабочим. С тех пор в семью отца он не возвращался…
Ввиду недостатка рабочих рук во время уборки урожая Твардовский Т. Г. нанимал иногда одного-двух сезонных рабочих… Постоянной наемной рабочей силы в хозяйстве не было… Судя по материалам проверки, хозяйство Твардовского Т. Г. было не кулацким, а крепким середняцким хозяйством, удовлетворявшим личные потребности семьи».
Фактически это был оправдательный документ. Но Доронин подтвердил, что Твардовский-старший нанимал рабочих. А это и был главный формальный признак кулака.
Второго августа Александр Трифонович позвонил Фурцевой.
— Да, мы получили материал, но нужно поговорить, — ответила Екатерина Алексеевна. — А я должна посоветоваться. Позвоните через денек?
Но застать на месте первого секретаря Московского горкома оказалось непростым делом. Фурцева не знала, как быть.
Это вообще был исключительно сложный для Твардовского момент. Его критиковали за яркие, но пугавшие чиновников публикации в «Новом мире», который он редактировал, и за поэму «Теркин на том свете» — работу над ней он как раз заканчивал. Авторы «Нового мира», опережая время, жаждали обновления и избавления от идеологических сталинских оков. Заместитель заведующего отделом науки и культуры ЦК КПСС Павел Андреевич Тарасов грозно предупредил Твардовского:
— Редколлегия «Нового мира» будет вызвана к товарищу Поспелову.
Петр Поспелов был секретарем ЦК КПСС по идеологическим делам.
— Мы очень рады, — бодро ответил Твардовский, — там мы постараемся доказать нашу правоту.
— Сомневаюсь, — скептически заметил Тарасов. Опытный чиновник оказался прав.
Седьмого июля сатирическую поэму «Теркин на том свете» жестко раскритиковали на секретариате ЦК партии, назвав ее «идейно порочной и политически вредной».
На секретариате ЦК выступил Хрущев:
— Не может быть двух мнений — обсуждаемые статьи «Нового мира» и поэма Твардовского «Теркин на том свете» заслуживают осуждения… Товарищ Твардовский человек политически незрелый… Как он мог это написать? Зачем он загубил хорошего солдата, послал Теркина на тот свет? Твардовский человек малопартийный! Возможно, на него подействовало членство в ревизионной комиссии ЦК? Возможно, он думает, что раз он член ревкомиссии ЦК, то сможет повлиять и на ЦК? ЦК никому своих прав не уступит… Не стоит списывать Твардовского со счетов литературы. Надо повозиться с ним, но не уговаривать… Разгромного решения ЦК по журналу принимать не следует. Надо спокойнее пройти мимо этого случая. Мы настолько сильны, что никакие мертвые Теркины не потрясут устоев государства…
Твардовского на секретариате не было. Ему пересказали слова первого секретаря. В прежние времена такой приговор мог стать смертельным. Но Хрущев питал личную симпатию к Александру Трифоновичу и придерживался принципа: критиковать, но не уничтожать, поэтому особо тяжких последствий критика на секретариате для поэта не имела.
Семнадцатого июля Твардовский обратился к Хрущеву:
«Глубокоуважаемый Никита Сергеевич!
Очень прошу Вас принять меня по вопросам, связанным с обсуждением работы журнала „Новый мир“ и моей неопубликованной поэмы. Не откажите мне хотя бы в самой короткой беседе, поскольку речь идет не только о моей личной литературной судьбе, но и общих принципиальных делах советской литературы».
Двадцать девятого июля Хрущев нашел время и принял Твардовского. Разговаривал с ним вполне доброжелательно. Но пост главного редактора Александр Трифонович потерял. Возможно, это определило и исход партийного дела. Помогать опальному писателю в горкоме не собирались.
Восемнадцатого августа МГК переслал материалы проверки в Краснопресненский райком с указанием принять решение самостоятельно. Это означало — ничего не менять. 10 сентября заседало бюро Краснопресненского райкома партии. Пригласили, как отмечено в протоколе, и трижды лауреата Сталинской премии писателя Твардовского. Членам бюро доложили дело:
«По имеющимся в PK КПСС сведениям, отец тов. Твардовского — Твардовский Трифон Гордеевич в конце 1900-х годов купил двенадцать гектаров земли у помещика Нахимова, имел кузницу. Во время уборки урожая он нанимал одного-двух сезонных рабочих, кроме того, крестьяне отрабатывали в хозяйстве Твардовского за произведенные им кузнечные работы».
Бюро решило:
«Учитывая, что отец тов. Твардовского А. Т. использовал в своем хозяйстве наемную рабочую силу, имел кузницу, в 1929–1930 гг. хозяйство было раскулачено и отец высылался за Урал, тов. Твардовскому Александру Трифоновичу, члену КПСС с 1940 года, партбилет № 3457679, в просьбе об изменении записи в учетной карточке о социальном происхождении родителей после 1917 года отказать».
Первый поэт России — а именно так называли его восхищенные читатели — мог только развести руками. Мертвая буква инструкции была сильнее. Нарушать инструкцию ни Хрущев, ни Фурцева не решились.
Семнадцатого ноября райком переправил в особый сектор МГК КПСС решение бюро и вернул документы — обращение самого Твардовского и письмо секретаря Смоленского обкома.
На следующий день Фурцева подписала записку в ЦК:
«Московский городской комитет КПСС посылает решение бюро Краснопресненского PK КПСС по заявлению члена КПСС, члена Центральной ревизионной комиссии т. Твардовского А. Т. об изменении записи в учетной карточке о социальном положении родителей т. Твардовского А.Т. после 1917 года.
МГК КПСС считает, что вопрос решен правильно».
Хрущеву содержание записки Фурцевой доложили.
«Я не редактор, — записал Твардовский в дневнике. — Правда, машина „по инерции“ еще приходила, возила меня по городу и на дачу, но в середине сентября я от этого отказался. Машина подходит к тем же воротам, но уже не за мной… Так и во внешне-бытовой жизни наступила другая полоса. Подводя грустные итоги, можно отметить, что я понес поражение „по всем трем“ линиям: журнал, поэма, личное дело в райкоме…» Председатель Союза писателей Белоруссии поэт Петрусь Бровка, дважды лауреат Сталинской премии, как опытный человек дал Твардовскому ценный совет:
— Выступи на съезде. Признай ошибки.
— Какие же ошибки?
— Ну, какие там есть.
— Какие же?
— Да все равно какие. Признай.
В роли руководителя Москвы Екатерина Алексеевна Фурцева сразу оказалась в трудном положении. Кто в стране хозяин?
После смерти Сталина возникло ощущение политического вакуума. Правило коллективное руководство, и партийная пропаганда не знала, кого выделять. Страна впервые осталась без вождя. Фамилии основных политических руководителей почти не упоминались. О том, что они делали, не сообщалось. В газетах мелькало только имя министра иностранных дел Вячеслава Михайловича Молотова, который в одиночку посещал дипломатические приемы, получал письма от зарубежных политических деятелей и дипломатов и на них отвечал. И еще новый председатель президиума Верховного Совета СССР Климент Ефремович Ворошилов исправно награждал передовиков.
