С каким чувством свободы и открытости мира входило мое поколение в литературу при Ленине, какие силы необъятные были в душе и какие прекрасные произведения мы создавали и еще могли бы создать!
Нас после смерти Ленина низвели до положения мальчишек, уничтожали, идеологически пугали и называли это — „партийностью“. И теперь, когда все можно было бы исправить, сказалась примитивность, невежественность — при возмутительной дозе самоуверенности — тех, кто должен был все это исправить. Литература отдана во власть людей неталантливых, мелких, злопамятных…
Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения, даже тогда, когда они клянутся им, этим учением, привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать еще худшего, чем от сатрапа Сталина. Тот был хоть образован, а эти — невежды. Жизнь моя, как писателя, теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушиваются подлость, ложь и клевета, ухожу из этой жизни.
Последняя надежда была хоть сказать это людям, которые правят государством, но в течение уже трех лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять».
Самоубийство недавнего руководителя Союза писателей, широко известного в стране и за рубежом, было неприятнейшей новостью для членов президиума ЦК, а его письмо признали возмутительным. Меньше всего Хрущеву и Фурцевой хотелось признавать самоубийство Фадеева актом протеста против политики партии в области литературы и искусства. Выстрел в себя мог быть только актом слабости больного, спившегося человека. Следствие должно было подтвердить эту версию.
Четырнадцатого мая 1956 года на заседании президиума ЦК Хрущев сурово осудил поступок Фадеева, «недостойный коммуниста», и распорядился:
— Пусть врачи напишут, сколько он лечился от алкоголя. Вообще все надо сказать и опубликовать.
Отредактировать некролог он поручил Суслову и Шепилову.
Пятнадцатого мая Александр Трифонович Твардовский записал в дневнике: «Смерть Фадеева. Узнал вчера утром. Самое страшное, что она не удивила. Это было очень похоже. Сегодня газеты хамски уточняют причины самоубийства».
В день смерти Фадеева Алексей Сурков и Евгений Долматовский из Переделкина поехали в Москву, в Союз писателей, чтобы написать некролог для завтрашних газет. Сурков в то время был фактическим руководителем Союза писателей, проводить в последний путь Фадеева входило в его обязанности.
«Всю дорогу, — вспоминал Долматовский, — мы с Алексеем Александровичем подбирали самые глубинные душевные мысли для последнего слова. Но, приехав на улицу Воровского, узнали, что опоздали. Некролог — жесткий и краткий — кем-то уже был написан и передан в печать…»
Текст, короткий и злой, составили в ЦК.
Хрущев и Фурцева настолько разозлились на ушедшего из жизни Фадеева, что о его алкоголизме открыто написали в официальном некрологе — это было невиданным позором.
В некрологе, опубликованном «Правдой», говорилось:
«В последние годы А. А. Фадеев страдал тяжелым прогрессирующим недугом — алкоголизмом, который привел к ослаблению его творческой деятельности. Принимаемые в течение нескольких лет различные врачебные меры не дали положительных результатов. В состоянии тяжелой душевной депрессии, вызванной очередным приступом болезни, А. А. Фадеев покончил жизнь самоубийством».
Люди читали и не верили своим глазам. Кандидату в члены ЦК не полагалось быть самоубийцей и алкоголиком. О том, что Фадеев пьет, писательская Москва знала. Но некролог произвел странное впечатление. Привычка не верить официальным версиям возобладала. Называли другие возможные причины самоубийства — потеря должности, опала, равнодушие со стороны начальства. Кроме того, врачи, чтобы заставить его не пить, говорили, что его печень в ужасном состоянии. Кстати, вскрытие это не подтвердило. Но Фадеев со слов врачей мог считать, что жить ему осталось недолго. Кроме того, после XX съезда из мест не столь отдаленных стали возвращаться писатели, которые публично говорили, что это Фадеев их посадил, и называли его негодяем. Разве мог он все это выдержать?
Два человека определили жизнь Фадеева. Как и в жизни Екатерины Фурцевой, огромную роль сыграла его мать, Антонина Владимировна Кунц, обрусевшая немка. Она походила на Матрену Николаевну Фурцеву — властная женщина с суровым характером, которая воспитала его в революционном духе. Вторым человеком, на которого Фадеев равнялся, которому подражал, с которого брал пример, был Сталин. В отличие от Фурцевой, Александр Фадеев вождя хорошо знал. Сталин в определенном смысле отвечал ему взаимностью, даже по-своему любил Александра Александровича и многое ему прощал.
Вдова Фадеева, актриса МХАТа Ангелина Степанова, рассказывала, как Сталин позвонил Фадееву, который недели две отсутствовал на работе.
— Где вы пропадали, товарищ Фадеев?
— Был в запое, — честно ответил Фадеев.
— А сколько у вас длится такой запой?
— Дней десять-двенадцать, товарищ Сталин.
— А не можете ли вы, как коммунист, проводить это мероприятие дня в три-четыре? — поинтересовался вождь.
Это, конечно, байка, но какие-то особые отношения между ними существовали. Вождь подарил Александру Александровичу должность генерального секретаря, сделал его «писательским Сталиным». Фадееву сходило с рук то, что другим стоило бы жизни. Дарованное Сталиным положение сделало Фадеева одним из самых заметных людей в стране. Он был окружен почетом, ему разрешалось ездить за границу.
Но за все следовало платить, и Фадеев подписывал бумаги, которые обрекали на смерть подведомственных ему писателей. Иногда проявлял инициативу и сам натравливал ЦК и госбезопасность на писателей, которых уничтожали.
Сталин учил своего любимца:
— Имейте в виду, Фадеев, люди обкатываются, как камешки морской водой. Но вы не умеете обкатывать людей — вот ваша беда. Политик не имеет права быть чересчур впечатлительным. Мало ли какие бывают у людей острые углы, жизнь их обтачивает в интересах общего дела…
Александр Александрович старался. Писатели старшего поколения навсегда запомнили тот день, когда Фадеев на пленуме правления Союза советских писателей со свойственным ему пылом произносил обличительный доклад о «космополитах».
Твардовский подметил в его ораторской манере «натужный пафос и напряженную рыдательную задушевность»… В разгар его выступления в дубовом зале Центрального дома литераторов погас свет. Внесли свечи, и Фадеев продолжил свою мрачную речь при свечах. Люди, которых он называл врагами советской литературы, были ему хорошо известны. Еще недавно он их поддерживал как талантливых искусствоведов и знатоков театра. С некоторыми дружил. И теперь он всех предал. Такова была цена, которую он платил за свое высокое кресло.
Говорят, впоследствии Фадеев каялся, что принял участие в этом позорном деле. Выпив, он говорил, что его вызвали в ЦК и заставили произнести этот доклад:
