В другой аудитории возник вопрос о личной ответственности председателя КГБ Ивана Серова, бывшего заместителя Берии, за то, что творили органы госбезопасности. Академик Борис Евсеевич Черток вспоминает, как в закрытом НИИ-88, где создавались ракеты, состоялся партийно-хозяйственный актив. Доклад по поручению ЦК делал генерал Серов. Его выступление — о сталинских преступлениях — подействовало на аудиторию угнетающе. Когда он закончил, в зале раздался срывающийся женский голос:
— Иван Александрович! Объясните, вы-то где были? Вы кем были, что делали? Наверное, громче всех кричали: «Слава Сталину!» Какое право вы имеете говорить о злодействе Берии, если были его заместителем?
Это говорила пожилая работница листоштамповочного цеха. Серов долго молчал. Потом встал и сказал:
— Я во многом виноват. Но виноваты и все, все здесь сидящие. Вы разве не славили Сталина на всех своих собраниях? А сколько раз каждый из вас вставал и до устали аплодировал, когда упоминали имя Сталина на ваших конференциях и собраниях? Всем нам трудно, не будем предъявлять счета друг другу.
Фурцевой открылась страшная практика работы чекистов при Сталине. Формировалась бригада, которая выполняла свою часть работы. На это время они получали всё — материальные блага, звания, должности, ордена, почет, славу, право общения с вождем. Ценные вещи, конфискованные у арестованных, передавались в спецмагазины, где продавались сотрудникам Наркомата внутренних дел. Когда они свою задачу выполняли, команду уничтожали. Наступала очередь следующей бригады, ей доставались все блага.
Разбирая документы, которые приносили из архива, разговаривая с бывшими чекистами, которых приводили в ЦК, Фурцева видела, что где-то в этой страшной империи встречались иногда приличные люди — следователь, который не бил, вахтер в тюрьме, который не был злыднем от природы, надзиратель в лагере, который не лютовал. Встреча с ними была счастьем. В основном же хозяева Лубянки делились на две категории. Очевидные фанатики беззаветно верили Сталину, расстреливали его именем и умирали с его именем на устах. А карьеристы легко приспосабливались к любому повороту партийной линии: кого надо, того и расстреливали. Со временем первых почти не осталось.
Екатерина Алексеевна должна была найти ответ на вопрос: как оценивать этих людей? Считать всех хозяев Лубянки суперзлодеями? Исчадиями ада, опутавшими своими сетями всю страну? Заманчиво возложить вину на какого-нибудь одного человека, сказать с облегчением: «Все дело в нем!»
В какой-то степени могущественный министр или генерал был всего лишь одним из винтиков этой гигантской системы, которая существовала как бы сама по себе. Но он же и подкручивал, налаживал и заводил весь этот механизм, который мог работать только потому, что многие тысячи кадровых сотрудников госбезопасности и еще большее число добровольных помощников сознательно выбрали себе эту службу и гордились ею.
Они превратили страну в полицейское государство, на огромное число людей завели досье, и все структуры общества были пронизаны сотрудниками госбезопасности. Они развратили людей, добились того, что приличные, казалось бы, граждане, спасаясь от страха, или за деньги, квартиру, поездки за границу, а то и просто в надежде на благосклонность начальства доносили на родных, соседей и сослуживцев.
Страх перед арестом выявил все дурное, что есть в человеке. Стало казаться, что удельный вес негодяев выше обычного. Устоять было трудно потому, что перед человеком разверзлась пропасть. Страх и недоверие сделались в советском обществе главными движущими силами. Результатом явился паралич всякой инициативы и нежелание брать на себя ответственность.
Немалому числу людей служба в ГУЛАГе и на Лубянке не просто предоставляла средства к существованию, но и создавала привилегированный образ жизни. В системе НКВД служило около миллиона человек, вместе с семьями это несколько миллионов, для них в существовании ГУЛАГа не было ничего ужасного. А если еще учесть партийный и государственный аппарат и их семьи? Что же удивляться, если в обществе существуют прямо противоположные точки зрения на сталинские репрессии, ГУЛАГ и органы госбезопасности?
Критика Сталина была настолько осторожной, что многими в стране не воспринималась. Мало в чем осведомленные люди просто не верили в то, что им говорили. Смущала и сама атмосфера. Текст хрущевского доклада читали на закрытых собраниях. Публичные обсуждения запрещались, словно речь шла о чем-то сомнительном. Из всех обкомов в ЦК шли докладные записки о ходе обсуждения секретного доклада. Отдел партийных органов ЦК знакомил с ними руководителей партии. Фурцева внимательно читала записки и расписывалась на каждой.
Поляризация мнений была очевидна. Партийные чиновники повторяли формулы из хрущевского доклада. А публика буквально бушевала и требовала ответов на множество вопросов: говорите всю правду! Недовольство неполной критикой сталинизма выражали даже некоторые сотрудники КГБ на партийных собраниях в своих коллективах.
Академик Анна Михайловна Панкратова, член ЦК партии и главный редактор журнала «Вопросы истории», выступавшая с лекциями в Ленинграде, добросовестно записала и передала на Старую площадь все вопросы, которые ей задавали. Ленинградские историки, в частности, недоумевали: «Почему некоторые руководящие партийные работники проявляют такое пренебрежительное отношение к ценностям исторической науки? Так, секретарь ЦК и МГК тов. Фурцева в своем докладе об итогах XX съезда назвала в качестве примера никчемной работы тему „Крестно-купольные храмы XVI века“. Но это драгоценные памятники русского зодчества, их изучение составляет важную задачу русской и мировой науки. Как можно высмеивать такую тему?»
Прежде ученые не позволяли себе сомневаться в мудрости членов президиума ЦК…
В марте 1956 года в Грузии — в Тбилиси, Гори, Сухуми и Батуми — прошли массовые выступления по случаю годовщины смерти Сталина. В основном это была грузинская молодежь, которая не соглашалась с критикой великого соотечественника… Было решено силой подавить возмущение. Военные разогнали манифестации. Погибло двадцать человек. КГБ задержал почти 400 человек.
Кому-то рассказ о сталинских преступлениях казался настолько неправдоподобным, что люди, воспитанные советской пропагандой, просто не хотели ничего слышать. Виктор Федорович Стукалин был в 1956 году первым секретарем Бауманского райкома комсомола столицы. По поручению горкома он собрал районный актив. Стали знакомить комсомольцев с докладом Хрущева о культе личности. Письмо ЦК читал второй секретарь райкома Юрий Александрович Бочаров.
«Буквально с первых же слов в зале начался ропот, — вспоминал Виктор Стукалин. — Некоторые комсомольцы выкрикивали:
— Прекратите заниматься клеветой на Сталина! Мы воспитаны партией, и для нас Сталин — это не просто руководитель. Мы знаем его заслуги перед страной и не хотим, чтобы вы порочили великого человека.
Закончилось тем, что решили прекратить чтение… Мы объявили собрание актива закрытым и поднялись к первому секретарю райкома партии Надежде Николаевне Андреевой. Я подробно проинформировал ее о случившемся. Она тут же позвонила в МГК партии Екатерине Алексеевне Фурцевой и все рассказала. Видимо, не только в нашей комсомольской организации была такая реакция. Это привело к тому, что бюро МГК приняло решение не читать это письмо на больших активах молодежи…»
