Пятого апреля 1956 года президиум постановил провести очередной пленум ЦК 4 июня с повесткой «Решения XX съезда партии и задачи улучшения идеологической работы». Имелось в виду продолжение кампании десталинизации. Основной доклад поручили секретарю ЦК Дмитрию Трофимовичу Шепилову. Он вскоре представил проект выступления. Вслед за ним должны были предоставить слово министру обороны Георгию Константиновичу Жукову. Сохранился текст его непроизнесенного доклада «Состояние и задачи военно-идеологической работы», очень жесткий по отношению к Сталину и сталинским преступлениям.
Но из-за сессии Верховного Совета СССР и совещания руководителей социалистических стран пленум перенесли на 7 июня. Секретариат ЦК уже составил список приглашенных. Но 1 июня пленум перенесли уже на осень. 31 августа — новая отсрочка — до декабря 1956 года. Теперь уже основным докладчиком утвердили самого Хрущева. Однако пленум по идеологическим вопросам так и не собрали.
Секретный доклад на XX съезде породил такую бурю эмоций в стране и мире, что в Москве испугались продолжения разговора. Началась кампания по «ликвидации ущерба», нанесенного разоблачением сталинских преступлений.
Смысл хрущевского доклада сводился к тому, что вся вина за преступления ложится на Сталина и нескольких его подручных — Берию и Абакумова. А члены политбюро ни о чем не подозревали. Главное было не допустить и мысли о том, что массовые репрессии стали порождением сталинской системы. Ведь в таком случае следовало бы ставить вопрос о демонтаже всей системы. Поэтому в Москве так не понравились слова лидера итальянских коммунистов Пальмиро Тольятти о том, что сталинизм — не опухоль, случайно возникшая на здоровом теле, а признак процесса, который привел к вырождению отдельных частей социалистического организма: «Ошибки Сталина вне всякого сомнения были связаны с чрезмерным увеличением роли чиновничьего аппарата в политической и экономической жизни Советского Союза, возможно, прежде всего в самой партии».
Партийный аппарат сопротивлялся дальнейшим антисталинским акциям, потому что у многих партийных секретарей руки были в крови. Западногерманский министр иностранных дел Генрих фон Брентано едко замечал: «Тот факт, что господин Хрущев на последнем партийном съезде осудил мертвого Сталина, многие сочли признаком изменения идеологии… А что, собственно, случилось? Люди, которые в течение десятилетий были ближайшими сотрудниками и сообщниками некоего господина Сталина, теперь, проявляя прямо-таки отвратительную лживость и лицемерие, отмежевываются от того, что они делали при нем и вместе с ним».
Отдел партийных органов ЦК прислал Фурцевой итоговую справку «о работе партийных организаций по разъяснению материалов XX съезда КПСС». Составители справки били тревогу по поводу «непартийных и демагогических выступлений отдельных коммунистов, которым руководящие работники не дают политической оценки и должного отпора». Имелись в виду просто резкие оценки Сталина и системы. Особенно пугали откровенные и искренние выступления работников академических институтов и творческой интеллигенции.
«Дело дошло до того, что в городе Новосибирске, — возмущались руководители отдела ЦК, — в районе авиационного завода враждебными элементами были вывешены антисоветские листовки. Однако секретарь обкома КПСС т. Дерюгин не придал этому политического значения и даже не сообщил в ЦК КПСС, а местные органы государственной безопасности вот уже две недели не могут разоблачить этих врагов».
Только через три года после XX съезда, 21 октября 1959 года, потребовали изъять из книжных магазинов «Краткий курс истории ВКП(б)» — учебник, представлявший собой самую масштабную фальсификацию советской истории.
Почему крупные чиновники не желали отречься от Сталина и после его смерти? А что же им было делать — признать на старости лет, что они трепетали перед преступником и презренным негодяем, погубившим столько людей и едва не погубившим страну? Признать, что маршалами и министрами их сделал негодяй? Это значило бы перечеркнуть собственную жизнь… А вот если Сталин великий, то и они великие.
Однажды в небольшой компании, где присутствовал член президиума ЦК Анастас Иванович Микоян, речь зашла о том, почему так медленно реабилитировали жертв сталинских репрессий. Вдруг Микоян поднялся с места так стремительно, что все обомлели.
— Почему мы, — сказал Анастас Иванович, — устраивали видимость судебного разбирательства… вместо того чтобы реабилитировать всех сразу? Потому, что остерегались, как бы наш народ окончательно не уверился в том, что мы — негодяи. — Микоян чуть помедлил и заключил: — Негодяи! То есть те, кем и были мы на самом деле!
Шестого августа 1956 года Хрущев выступал на общем партийном собрании аппарата ЦК КПСС. Он, как это часто делал, начал с шутки:
— Я не собирался выступать на сегодняшнем собрании. Но ко мне подошел секретарь нашей партийной организации товарищ Лукьянов и спросил: выступлю я или нет. Я ответил ему, что выступать не собирался. Тогда он сказал: хорошо бы вам выступить.
Товарищи по партии шутку оценили и засмеялись. Хрущев говорил о позитивном влиянии XX съезда, но заметил:
— Конечно, так, как был поставлен на съезде вопрос о культе личности, резко, но справедливо, вызвал много кривотолков. Врагам удалось получить текст доклада о культе личности и потом основательно его извратить…
Никита Сергеевич посочувствовал работникам идеологического фронта, которым пришлось развернуться на сто восемьдесят градусов и критиковать то, что они столько лет восхваляли:
— Очень многие товарищи — бедняги (пусть они на меня за это не обижаются), работающие на различных участках идеологического фронта, да почти все товарищи, против «ошибок» которых теперь борются, да и те, которые борются с этими ошибками, сами в той или иной мере замазаны в этом деле.
В зале засмеялись.
Антисталинизм Хрущева не был последовательным. Когда предложили переименовать Сталинские премии, Никита Сергеевич возразил:
— А зачем? Да если бы я имел Сталинскую премию, то с гордостью носил это звание.
Хрущев так и не смог разобраться в своих отношениях со Сталиным. 6 ноября 1957 года он выступал на сессии Верховного Совета, посвященной 40-летию Октябрьской революции:
— Критикуя неправильные стороны деятельности Сталина, партия боролась и будет бороться со всеми, кто будет клеветать на Сталина, кто под видом критики культа личности неправильно, извращенно изображает весь исторический период деятельности нашей партии, когда во главе Центрального комитета был Сталин. Как преданный марксист-ленинист и стойкий революционер, Сталин займет должное место в истории. Наша партия и советский народ будут помнить Сталина и воздавать ему должное.
Эти трудные споры не окончились и по сей день. Сам Никита Сергеевич стал, как говорят моряки, отрабатывать назад. На встрече нового, 1957 года в Георгиевском зале Кремля Хрущев неожиданно провозгласил тост в честь покойного вождя.
Александр Твардовский записал в дневнике: «Нечего удивляться той мере мирового разочарования в идеологии и практике социализма и коммунизма, какая сейчас так глубока, если представить себе на минуту повод и причины этого разочарования. Строй, научно предвиденный, предсказанный, оплаченный многими годами борьбы, бесчисленными жертвами, в первые же десятилетия обернулся невиданной в истории автократией и бюрократией, деспотией и беззаконием, самоистреблением, неслыханной жестокостью, отчаянными просчетами в практической, хозяйственной жизни, хроническими недостатками предметов первой необходимости — пищи, одежды, жилья, огрубением нравов, навыками лжи, лицемерия, ханжества, самохвальства… И даже когда ему самому, этому строю, пришлось перед всем миром — сочувствующим и злорадствующим — признаться в том, что не все уже так хорошо, назвав все это „культом личности“, то, во-первых, он хотел это представить как некий досадный эпизод на фоне общего и „крутого подъема“, а, во-вторых, это признание и „меры“ были того же, что при культе, порядка…»
