— По конституции, — объясняла Фурцева, — Московский совет является высшим местным органом советской власти. Следовательно, все организации, в том числе и Московский совет народного хозяйства должны быть ему подчинены. Поэтому Моссовет будет иметь возможность заслушивать на сессиях, на заседаниях исполкома доклады и сообщения о работе промышленности. Но следует учесть, что у Моссовета такое большое собственное хозяйство, что вряд ли ему удастся по-настоящему глубоко заниматься этими вопросами. Поэтому практически ими будут заниматься непосредственно партийные органы.
Уже тогда возник вопрос — не объединить ли Москву и Московскую область в один экономический район?
— Если объединить город и область, — говорила Фурцева, — то мы можем очень осложнить управление промышленностью. Насколько мне известно, и товарищи из областных организаций не ставят этот вопрос. Время покажет.
Возникла тревога: не приведет ли роспуск министерств, отказ от централизованного управления к местничеству?
— В Москве, — обещала Фурцева, — мы общими усилиями постараемся преодолеть местнические тенденции. Это надо будет сделать в самом зародыше, чтобы в корне вырвать вредные тенденции. Если будете чувствовать проявления местничества, отказ от поставок, то немедленно реагируйте… Я думаю, товарищи, что выражу ваше искреннее мнение, если скажу, что московская городская партийная организация, как во многих других больших делах, так и в перестройке руководства промышленностью и строительством будет в передовых рядах. Я уверена, что трудящиеся Москвы с честью выполнят задачи, поставленные нашим Центральным комитетом коммунистической партии!
Все дружно зааплодировали. Секретари Московского горкома были на стороне Никиты Сергеевича.
Хрущев и сам не заметил, как в высшем партийном органе собралась критическая масса обиженных на него людей — Маленков и Молотов, которых он лишил должностей, Каганович и Ворошилов, которых он ругал при всяком удобном случае… Ничего у них общего не было кроме главной цели — убрать Хрущева. Через год они объединились против Хрущева, как в 1953-м против Берии.
Все они сильно себя переоценивали и не замечали, как быстро окреп Никита Сергеевич, как стремительно он осваивался в роли руководителя страны. Они полагали, что им легко удастся скинуть Хрущева. Себя Молотов видел на его месте, Булганина намечали председателем КГБ, Маленкова и Кагановича — руководителями правительства.
Первые заместители главы правительства Вячеслав Михайлович Молотов и Лазарь Моисеевич Каганович, заместитель председателя правительства Георгий Максимилианович Маленков считали, что Хрущев забрал себе слишком много власти, не считается с товарищами по президиуму ЦК, подавляет инициативу и самостоятельность. После XX съезда, успешного для Хрущева, считал Каганович, остатки былой скромности у первого секретаря напрочь исчезли — как говорится, «шапка на ем встала торчком». Он стал все сам решать. Выступает без предварительного обсуждения в президиуме ЦК. Резко обрывает остальных. Поэтому его надо освободить от должности первого секретаря. Да и вообще пост первого секретаря не нужен, партийное руководство должно быть коллективным.
Ворошилову пересказали, как Хрущев за глаза о нем отзывался, и Клименту Ефремовичу стало не по себе. Он жаловался секретарю ЦК Шепилову:
— Дмитрий Трофимович, голубчик, ну что же у нас происходит? Как дальше жить? Как дальше работать? Он всех оскорбляет, всех унижает, ни с кем не считается. Все один, сам решает!
Шепилов резонно заметил:
— Климент Ефремович, почему вы мне это говорите? Вы же старейший член партии. Вы член президиума ЦК. Почему вы мне-то говорите?
— Вы у нас главный идеолог.
— Ну, какой я главный идеолог. Главный идеолог у нас Хрущев. Вы напрасно мне это говорите. Ставьте вопрос. У меня есть свое мнение.
Восемнадцатого июня 1957 года Маленков и другие недовольные устроили в неурочный день заседание президиума ЦК. Хрущеву предъявили все эти претензии. Хрущев предложил всему составу президиума отправиться в Ленинград на празднование 250-летия города. Первым возразил маршал Ворошилов:
— Почему все должны ехать? Что, у членов президиума нет других дел?
Каганович его поддержал, сказал, что у него много дел по уборке урожая:
— Мы глубоко уважаем Ленинград, но ленинградцы не обидятся, если туда поедут несколько членов президиума, не все.
Никита Сергеевич в привычной для него напористой манере обрушился на товарищей. Микоян пытался его успокоить. Но тут члены президиума, обычно покорно выслушивавшие речи первого секретаря, сказали, что так работать нельзя — давайте обсуждать поведение Хрущева, а председательствует пусть Булганин. Вот тут Никита Сергеевич осознал, что против него затеян заговор.
Слово взял Маленков:
— Вы знаете, товарищи, что мы поддерживали Хрущева. И я, и товарищ Булганин вносили предложение об избрании Хрущева первым секретарем. Но вот теперь я вижу, что мы ошиблись. Он обнаружил неспособность возглавлять ЦК. Он делает ошибку за ошибкой, он зазнался. Отношение к членам президиума стало нетерпимым, особенно после XX съезда. Он подменяет государственный аппарат партийным, командует непосредственно через голову Совета министров. Мы должны принять решение об освобождении Хрущева от обязанностей первого секретаря ЦК.
Маленкова поддержал Каганович:
— Хрущев систематически занимался дискредитацией президиума ЦК, критиковал членов президиума за нашей спиной. Его действия вредят единству, во имя которого президиум ЦК терпел до сих пор причуды Хрущева.
Поднаторевший в борьбе с партийными уклонами Каганович напомнил, что Хрущев когда-то допустил ошибку и поддержал троцкистов. Незадолго до этого, на одном из заседаний президиума ЦК Хрущев сказал:
— Надо еще разобраться с делами Зиновьева, Каменева и других.
Никита Сергеевич уже понимал, что все эти дела фальсифицированы. Но его товарищи ничего не хотели пересматривать. Каганович бросил реплику:
— Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала. Хрущев разозлился:
— Что ты все намекаешь, мне это надоело!
— Тогда на президиуме я не стал раскрывать этот намек, — напомнил этот эпизод Каганович, — а сейчас я его раскрою. Хрущев был в 1923–1924 годах троцкистом. В 1925 году он пересмотрел свои взгляды и покаялся в своем грехе.
Обвинение в троцкизме было крайне опасным, и потом Хрущев попросит Микояна прийти ему на помощь. Анастас Иванович объяснит членам ЦК:
— В 1923 году Троцкий выдвинул лозунг внутрипартийной демократии и обратился с ним к молодежи. Он собрал много голосов студенческой молодежи, и была опасность, что он может взять в свои руки руководство партией. Во время этой дискуссии на одном из первых собраний Хрущев выступал в пользу этой позиции Троцкого, но затем, раскусив, в чем дело, в той же организации активно выступал против Троцкого. Не надо забывать, что Троцкий был тогда членом политбюро, ратовал за внутрипартийную демократию. Надо знать психологию того времени и подходить к фактам исторически…
