Администрирование не было его коньком. Анатолий Васильевич не в силах был совладать со своим аппаратом. Наркомат просвещения состоял из удельных княжеств, которыми руководили его заместители или начальники главков со связями. Друг с другом они не ладили. Но не это стало поводом для его ухода из наркомата.
«Нам, в нашем комиссариате, часто приходилось чрезвычайно туго, — вспоминал Луначарский. — Мы ведомство бедное. Нигде, быть может, разница между возможностями и идеалами, между возможностями и потребностями страны не рисуется с таким трагизмом. Нам часто в нашей бесконечно трудной работе не хватало помощи. Часто, даже главным образом, она приходила в виде суровой критики и недоумения по поводу того, почему не сделано то или иное».
Луначарский перестал устраивать руководство страны. Долгое время его сохраняли в кресле наркома как символ просвещенности советской власти. Тем более что полномочия Наркомпроса сильно урезали. И сам Анатолий Васильевич старался приспособиться к меняющейся жизни и пожеланиям начальства. Но полностью переделать себя не мог. Его природный демократизм и либеральные взгляды совсем уж не соответствовали эпохе.
«На Луначарском был синий френч с красным значком в виде флажка — “Член ВЦИК”, — таким его запомнила создатель детского театра в Москве Наталья Сац. — Глаза с веселым прищуром, пенсне, добродушно-насмешливая интонация, простота в обращении, пытливый интерес ко всему окружающему».
В 1930 году Луначарский выступал в большом зале Коммунистической академии на Волхонке. Многие из собравшихся послушать недавнего наркома знали, что Анатолий Васильевич встречался с генсеком и что Сталин разговаривал с ним плохо (Славяноведение. 1993. № 1).
«Выглядит Луначарский плохо, — вспоминал очевидец, — нет и обычного красноречья. Много длительных пауз. Видно, что он тщательно себя контролирует. Во всяком случае нет обычной свободы и раскованности. Все с нетерпением ждут реакции на встречу со Сталиным. Доклад подходит к концу. Напряжение в зале достигает предела. Пора уже заканчивать, а о Сталине ни слова. Кажется, что Луначарский близок к обмороку. Наконец последняя фраза: “Мы достигнем успеха только в том случае, если объединимся вокруг товарища Сталина”. Понурив голову, весь раздавленный, Анатолий Васильевич бредет к своему месту в президиуме. Раздаются жалкие хлопки».
В Кремле не знали, куда его пристроить. Утвердили председателем Комитета по заведованию учеными и учебными заведениями (Ученый комитет) при ЦИК СССР. Комитет ведал и Академией наук.
В июле 1925 года Российскую академию наук переименовали в Академию наук СССР. Теперь она уже не подчинялась Наркомату просвещения, ее руководители могли обращаться непосредственно в Совнарком. Но академия быстро утратила последние остатки автономности.
— Надо переходить в наступление на всех научных фронтах, — призывал в апреле 1929 года недавний заместитель Луначарского в Наркомпросе Михаил Покровский. — Период мирного сожительства с наукой буржуазной изжит до конца!
В 1932 году Луначарского перебросили на дипломатическую работу. Назначили заместителем, а затем главой советской делегации на Всеобщей конференции по разоружению. Разоружаться никто не собирался, но представительствовать на международной арене следовало достойно.
Анатолий Васильевич был одним из немногих, кого можно было посылать на заграничные публичные мероприятия. Его облик, манеры, знание иностранных языков, репутация интеллектуала производили благоприятное впечатление на иностранных партнеров. Да и его устраивало дипломатическое поприще. По крайней мере они с женой могли много времени проводить в Европе, что им обоим нравилось всё больше и больше.
В 1933 году Луначарского назначили полпредом в Испанию, которая казалась тогда спокойной гаванью — гражданская война еще не началась. Но до Мадрида он не доехал. В начале года ему в Берлине сделали глазную операцию. Осенью Анатолий Васильевич лечился в санатории в Париже, но врачи мало что могли сделать. 26 декабря 1933 года он умер в Ментоне, на юге Франции.
В Москве на его похоронах выступила Крупская.
— Мы, наркомпросовцы, — говорила Надежда Константиновна, — относились к нему с горячим чувством уважения, видели в нем борца за дело вооружения масс знаниями, за дело вооружения масс всеми достижениями в области искусств.
Через несколько лет задним числом покойному наркому стали предъявлять серьезные политические обвинения. 15 июня 1937 года заведующий отделом науки, научно-технических изобретений и открытий ЦК Карл Янович Бауман и заместитель заведующего отделом печати и издательств ЦК Павел Федорович Юдин доложили в политбюро об арестах «контрреволюционных националистических элементов, связанных с японо-немецко-троцкистско-правой бандой».
Речь шла о тех, кто занимался переводом письменности некоторых народов СССР на латинизированный алфавит. В чем они провинились? «Под прикрытием разговоров о якобы “международном характере” латинской основы протаскивали ориентацию на буржуазную культуру». В записке двух отделов ЦК говорилось: «Инициатором постановки вопроса о переводе русской письменности на латинскую основу являлся бывший нарком просвещения РСФСР Луначарский». Но он уже был недоступен ни для цекистов, ни для чекистов.
Луначарского на посту наркома просвещения сменил Андрей Сергеевич Бубнов. Член ЦК и свой человек среди нового руководства, в аппаратных делах новый нарком был влиятельнее Луначарского, на которого молодые партийные секретари давно смотрели с изумлением: как это он до сих пор остается в правительстве?
Андрей Бубнов родился в Иваново-Вознесенске в семье управляющего текстильной фабрикой, окончил реальное училище и учился в Московском сельскохозяйственном институте. Партийная кличка Бубнова — Химик. В первую русскую революцию он занимался изготовлением бомб. После революции Бубнова утвердили членом коллегии Наркомата путей сообщения. Он входил в правительство Советской Украины, был членом Реввоенсовета Украинского фронта, 14-й армии, Северо-Кавказского военного округа.
В 1922 году Бубнова приблизил к себе Сталин — назначил заведующим агитационно-пропагандистским отделом ЦК партии. На следующий год поставил его во главе «Правды». Как только умер Ленин, симпатизировавшего Троцкому начальника политуправления Красной армии Антонова-Овсеенко сняли с должности. Его место занял Бубнов и провел чистку командных кадров армии от сторонников Троцкого (см.: Военно-исторический журнал. 2001. № 10).
Бубнова в ту пору никто не включал в сталинскую группу, потому что Андрей Сергеевич в 1923 году подписал «заявление 46» видных большевиков, протестовавших против ущемления демократии в партии. Но Бубнов довольно быстро открестился от своей подписи, о чем написал короткую статью в «Правде».
— И в тот же день, — рассказывал впоследствии Бубнов, — не кто иной, как товарищ Сталин позвонил мне по телефону и по этой статье умозаключил, что я на всех драках с Центральным комитетом в тот период поставил крест, и точка.
С этой минуты Сталин знал, что завоевал себе еще одного сторонника и мог твердо рассчитывать на Бубнова. В апреле 1925 года он даже сделал его секретарем ЦК партии. Но, видимо, решил, что это слишком большой пост для Бубнова и в декабре перевел его кандидатом в члены секретариата ЦК, зато включил в состав оргбюро ЦК. Это обеспечило начальнику политуправления РККА высокий статус в партийном аппарате и возможность влиять на кадровые решения.
