И как это происходило на протяжении всей войны, сразу нашли виновного — внутреннего врага. Летом 1917-го в работе на немцев обвинили большевиков: мятеж организован на немецкие деньги.
Отошедший в те годы от большевиков Леонид Красин 11 июля писал жене: «Ну, большевики-таки заварили кашу, или, вернее, пожалуй, заварили не столько они, сколько агенты Генерального штаба и, может быть, кое-кто из черной сотни. “Правда” же и иже с ней дали свою фирму и сами оказались на другой день после выступления в классически глупом положении… Если правдисты хотели осуществить какой-нибудь “план”, вроде захвата власти, смены правительства и т. п., то, конечно, они себе самим обязаны провалом. Большей организационной беспомощности и убожества, отсутствия намека на какую-либо осознанную и поставленную себе цель трудно представить… Совпадение всей этой истории с наступлением немцев на фронте слишком явное, чтобы могло оставаться сомнение, кто настоящий виновник и организатор мятежа».
Судебное следствие по делу большевиков вела Петроградская окружная палата. Министр юстиции Временного правительства Павел Николаевич Переверзев передал газетам подготовленные его аппаратом материалы о связях большевиков с немцами. Утром газета «Живое слово» опубликовала от имени бывшего большевика и депутата Государственной думы Григория Алексеевича Алексинского и бывшего народовольца, а затем члена ЦК партии эсеров Василия Семеновича Панкратова материал под шапкой «Ленин, Ганецкий и компания — шпионы!»
Вот что писало «Живое слово»:
«16 мая 1917 года начальник штаба Верховного главнокомандующего препроводил военному министру протокол допроса от 28 апреля сего года прапорщика 16-го Сибирского стрелкового полка Ермоленко. Из показаний, данных им начальнику Разведывательного отделения штаба Верховного главнокомандующего, устанавливается следующее. Он переброшен 25 апреля сего года к нам в тыл 6-й армии для агитации в пользу скорейшего заключения сепаратного мира с Германией…
Офицеры Германского генерального штаба ему сообщили, что такого же рода агитацию ведет в России агент Германского генерального штаба Ленин. Ленину поручено стремиться всеми силами к подрыву доверия русского народа к Временному правительству. Деньги и инструкции пересылаются через доверенных лиц.
Согласно только что поступившим сведениям, такими доверенными лицами являются в Стокгольме: большевик Яков Фюрстенберг, известный более под фамилией Ганецкий, и Парвус (доктор Гельфанд). В Петрограде — большевик, присяжный поверенный М. Ю. Козловский и родственница Ганецкого — Суменсон.
Козловский является главным получателем немецких денег, переводимых из Берлина через банк “Disconto-Gesellschaft” в Стокгольм (“Nya-Banken”), а отсюда в Сибирский банк в Петрограде, где в настоящее время на его текущем счету имеется свыше 2 000 000 рублей. Военной цензурой установлен непрерывный обмен телеграммами политического и денежного характера между германскими агентами и большевистскими лидерами».
Публикация произвела сильное впечатление.
«Газеты, — вспоминал Питирим Сорокин, — опубликовали документы, подтверждающие, что перед возвращением в Россию большевистские лидеры получили большие суммы денег от немецкого генерального штаба. Новость вызвала всеобщее и единодушное негодование.
— Изменники! Немецкие шпионы! Убийцы! Смерть им! Смерть большевикам!»
Пятого июля утром войска захватили редакцию «Правды». Толпа устроила погром в «немецком гнезде».
Шестого июля Временное правительство приняло решение привлечь к судебной ответственности «всех участвовавших в организации и руководстве вооруженным выступлением против государственной власти». В тот же день правительство запретило революционную пропаганду в армии и ввело смертную казнь на фронте.
Седьмого июля были выданы ордера на арест видных большевиков, начиная с Ленина. Он обреченно сказал Троцкому:
— Теперь они нас перестреляют. Самый для них подходящий момент.
Борис Владимирович Никитин, начальник контрразведки Петроградского военного округа, считал лидеров большевиков платными немецкими агентами. Никитин взял с собой помощника прокурора, 15 солдат и поехал на квартиру Ленина. Владимир Ильич, спасаясь от ареста, исчез. Многие обвиняли его в трусости, в том, что он сбежал в решающий момент.
«Одной из главных причин того, что симпатии к Ленину лично, а следовательно, и к большевикам, в это время сильно пали, я вижу в его нежелании предстать перед судом, — вспоминал польский социалист Вацлав Сольский, член Минского совета рабочих и солдатских депутатов. — На массы такого рода вещи, а в поведении Ленина массы усматривали прежде всего личную трусость, действуют гораздо сильнее, чем самые серьезные политические обвинения. Ленина на митингах гораздо реже обвиняли в том, что он германский агент, чем в том, что он струсил и спрятался в то время, когда его друзья и товарищи по партии арестованы».
Казнь старшего брата, Александра Ульянова, не прошла бесследно для младшего. А вот Крупская, судя по воспоминаниям Никитина, нисколько не испугалась: «Оставив на улице две заставы, мы поднялись с тремя солдатами по лестнице. В квартире мы застали жену Ленина Крупскую. Не было предела наглости этой женщины. Не бить же ее прикладами. Она встретила нас криками: “Жандармы! Совсем как при старом режиме!” и не переставала отпускать на ту же тему свои замечания в продолжение всего обыска… Как и можно было ожидать, на квартире Ленина мы не нашли ничего существенного».
«Поздним вечером, — вспоминала Надежда Константиновна, — на нашей тихой, безлюдной улице (мы жили в конце Широкой улицы Петроградской стороны) раздался грохот огромного грузовика, который остановился около нашего дома.
— Это к нам, это они! — воскликнула я.
И действительно, подойдя к окнам, мы увидели, что грузовик остановился около дома, в котором мы жили, и солдаты уже направляются к подъезду. Через несколько минут раздался звонок и громкий стук в дверь. Открыли. И вся наша квартира наполнилась свирепой толпой юнкеров и солдат с ружьями. Они едва предъявили нам ордер на обыск и уже принялись спешно за разыскивание того, за чем приехали.
Помощник начальника контрразведки с двумя или тремя офицерами и солдатами направились в комнату, где жил Ильич, остальные заняли все другие комнаты. Хотя мы и сказали, что Ильича в квартире нет, они принялись всё же искать его всюду, где только можно было предположить, что может спрятаться человек: под кроватями, в шкафах, за занавесками окон. Потребовали ключи и, когда я открывала ту или иную корзину или сундук, набрасывались и прокалывали содержимое штыками».
Крупскую и помогавшую ей по хозяйству деревенскую девушку полиция увела на допрос. Допросив, отпустили. Ленин и Зиновьев, член ЦК и один из редакторов «Правды» скрылись из города, боясь суда и тюрьмы. Военная контрразведка доложила Временному правительству, что не может найти Ленина, на арест которого выписан ордер. Борис Савинков пренебрежительно заметил:
— Ловить Ленина не мое дело. Но если бы я этим занялся, то уже на третий день Ленин был бы отыскан и арестован.
