После первого удара Владимир Ильич оправился, но к полноценной работе уже не вернулся.
Двадцать девятого мая 1922 года вместе с профессором Кожевниковым приехала медсестра Мария Макаровна Петрашева — делать пункцию.
«По фотографиям в витринах я думала, что он брюнет, а он оказался светлый, рыжеватый, широкоплечий, массивный, — описывала она Ленина. — Голова большая. Глаза карие, прищуренные, смотрят остро, будто проверяет тебя. Владимир Ильич очень терпелив был. Во время пункции он только крякнул. Не охал, не стонал — не в его это характере было».
В Горках настелили новые полы. Вероятно, из сырого материала. Пол, высыхая, трещал. В тишине ночи этот треск раздавался как ружейная пальба. Владимир Ильич жаловался Надежде Константиновне, что это мешает ему спать, и возмущался:
— Понятно, почему пол трещит. Клей-то советский!
Он требовал от врачей ответа: каков прогноз?
Тридцатого мая его осмотрел офтальмолог академик Михаил Иосифович Авербах.
«Ленин явно был возбужден, — вспоминал он, — и искал все возможности остаться со мной наедине. Предчувствуя какой-нибудь тяжелый для него, волнующий разговор, я всячески избегал быть с ним с глазу на глаз, но такая минута всё же выпала.
Схватив меня за руку, Владимир Ильич с большим волнением вдруг сказал:
— Говорят, вы хороший человек, скажите же правду — ведь это паралич и пойдет дальше? Поймите, для чего и кому я нужен с параличом?
Дальнейший разговор был, к счастью, прерван вошедшей медицинской сестрой».
Ленин попросил Крупскую принести ему труды по медицине. Хотел понять, что с ним происходит. Стал читать — в основном по-английски. И, похоже, он всё больше осознавал, что ему грозит паралич.
Зиновьев вспоминал, как Ленин с горечью повторял:
— Помяните мое слово, кончу параличом.
«Мы пытались превратить всё это в шутку, — рассказывал Григорий Евсеевич. — Но он, ссылаясь на примеры, говорил, как бы не окончить жизнь так же, как такой-то, а может быть, еще и хуже».
Состояние Ленина ухудшалось тем, что его болезнь проходила на фоне острейшей борьбы за власть, вспыхнувшей в большевистской верхушке, едва стало понятно, что вождь слег. Созданная им самим вертикаль власти оказалась крайне неустойчивой. Несмотря на строжайшие запреты врачей, прикованный к постели Владимир Ильич рвался к делу, пытался участвовать в политической жизни страны и влиять на нее. Смысл происходившего был ему совершенно понятен.
В середине июля Владимир Ильич написал Каменеву (записка держалась в секрете до 1991 года): «Выкидывать за борт Троцкого — ведь на то Вы намекаете, иначе нельзя толковать — верх нелепости. Если Вы не считаете меня оглупевшим уже до безнадежности, то как Вы можете это думать???? Мальчики кровавые в глазах…»
После смерти Ленина очень быстро дойдет и до крови.
Вообще говоря, личные отношения Ленина и Троцкого складывались непросто. Троцкий был очень близок к Ленину в первые годы их участия в социал-демократическом движении, когда Льва Давидовича именовали «ленинской дубинкой». Потом Троцкий примкнул к меньшевикам, и их пути разошлись — до 1917 года.
В эмиграции они жестоко ссорились. Выражались весьма недипломатично. В те годы это было привычным стилем в среде социал-демократов. Ленин в своих статьях и письмах ругался как ломовой извозчик. Троцкий не оставался в долгу. В 1913 году писал в частном письме: «Всё здание ленинизма в настоящее время построено на лжи и фальсификации и несет в себе ядовитое начало собственного разложения. Каким-то бессмысленным наваждением кажется дрянная склока, которую разжигает мастер сих дел Ленин, этот профессиональный эксплуататор всякой отсталости в русском рабочем движении». Это письмо Сталин потом прикажет опубликовать.
Но Ленин знал цену подобной публицистике и легко менял гнев на милость, если недавний объект уничтожающей критики оказывался политическим союзником. Люди, которых он бранил, оставались его ближайшими соратниками, помощниками и личными друзьями. Он всё-таки был человеком XIX века. Он мог с легкостью рассуждать о необходимости расстреливать тех, кого считал врагами советской власти, но споры и политические разногласия не считал поводом для вражды и репрессий.
В 1917 году Троцкий присоединился к большевикам, считая, что прежние разногласия не имеют значения. Полностью поддержал Ленина, и дальше они шли вместе. На заседании Петроградского комитета партии сразу после революции Ленин сказал, что отныне «нет лучшего большевика, чем Троцкий». Эту речь Ленина до перестройки не публиковали — именно из-за этих слов.
Лев Давидович, бесспорно, был вторым человеком в стране, и в советских учреждениях висели два портрета — Ленина и Троцкого.
«В годы войны в моих руках сосредоточивалась власть, которую практически можно назвать беспредельной, — не без удовольствия вспоминал председатель Реввоенсовета Республики Троцкий. — Фронты были мне подчинены, тылы были подчинены фронтам, а в известные периоды почти вся не захваченная белыми территория республики представляла собой тылы и укрепленные районы».
Ленин доверял Троцкому полностью. Летом 1919 года Ленин сделал фантастический для себя, такого хладнокровного человека, жест. Взял бланк председателя Совета народных комиссаров и написал на нем:
«Товарищи!
Зная строгий характер распоряжений тов. Троцкого, я настолько убежден, в абсолютной степени убежден в правильности, целесообразности и необходимости для пользы дела даваемого тов. Троцким распоряжения, что поддерживаю это распоряжение всецело.
В. Ульянов-Ленин».
Владимир Ильич добавил:
— Я вам даю такой бланк и могу дать их вам сколько угодно, потому что я ваши решения заранее одобряю. Вы можете написать на этом бланке любое решение, и оно уже утверждено моей подписью.
В последние годы открылись не только записки, но и целые речи, произнесенные Лениным в поддержку и защиту Троцкого от критических нападок товарищей по партии. Он считал военное ведомство образцовым. При Ленине эти документы были секретными, а при Сталине — и после него — ничего хорошего о Троцком сказано быть не могло.
Об отношении Ленина к Троцкому свидетельствуют и слова Владимира Ильича, записанные Горьким:
— А вот указали бы другого человека, который способен в год организовать почти образцовую армию, да еще завоевать уважение военных специалистов. У нас такой человек есть… Да, да, я знаю. Там что-то врут о моих отношениях к нему. Врут много, и, кажется, особенно много обо мне и Троцком…
В качестве создателя армии Лев Давидович оказался на своем месте — тут-то и пригодились его бешеная энергия, природные способности к организаторской деятельности, интеллект, мужество, решительность и жестокость. Всю войну Троцкий железной рукой держал армию. А после войны он остался не у дел. Создается ощущение, что ему стало скучно. Напряжение борьбы спало, и его охватила какая-то вялость. Обычная повседневная работа или аппаратное интриганство — это было не для него.
