Емельян Ярославский составил список прегрешений ленинской вдовы:
— У нас на заседании президиума ЦКК тов. Крупская сказала: «Совершенно напрасно обидели Троцкого»… Зачем тов. Крупская напомнила стокгольмский съезд? Для того чтобы сказать: там тоже было решение большинства, а это решение было неправильно. Единственный смысл этого напоминания о стокгольмском съезде, — если был смысл в заявлении Надежды Константиновны, — это то, что и настоящий съезд может явиться таким же съездом. И тогда право меньшинство, — а этим меньшинством на стокгольмском съезде были большевики, — право меньшинства не подчиниться решениям съезда. Зачем об этом напоминалось? Разве мы меньшевики? Мы никому, даже Надежде Константиновне, не позволим, чтобы нас сравнивали с меньшевиками!
Зал откликнулся аплодисментами.
Серго Орджоникидзе:
— Мы должны прямо со всей откровенностью сказать Надежде Константиновне: при всём нашем глубоком уважении к ней мы не можем согласиться с тем, чтобы она намекнула кому бы то ни было, что решения XIV съезда партии могут быть нарушены так же, как нами были нарушены решения стокгольмского съезда.
Продолжительные аплодисменты.
Лазарь Каганович:
— У нас, товарищи, пытаются взять монополию на толкование ленинизма. Почему, я спрашиваю, товарищи Каменев, Зиновьев и Надежда Константиновна берут на себя монопольное право толкования ленинизма?
Михаил Томский:
— Надежду Константиновну Крупскую мы все знаем и очень ценим как старейшего партийного работника. Никто из нас, конечно, так не знает биографию Ленина, всю его жизнь, как Крупская; у нее большой партийный опыт, но она из этого опыта вынесла мало действительно необходимых знаний для практической жизни… Тов. Крупская сказала, что понятие о том, что истинно и что неистинно, — понятие субъективное. У нас же есть одно мерило — воля большинства ленинской партии…
Друзья старались отвлечь ее от грустных размышлений о перипетиях политической жизни. Старые знакомые усиленно уговаривали ее поехать с ними на дачу близ Твери. Спрашивали о ее предпочтениях в еде:
— Нам надо знать, чем вы питаетесь, чтобы ваш режим не очень расходился с нашим.
Гастрономические пристрастия Крупской были самыми простыми:
— Ем всё что угодно, кроме яиц, лука и очень сдобного мучного.
Но отвлечься надолго не удавалось.
Вечером 21 декабря 1925 года председательствовавший на очередном заседании съезда Ян Рудзутак первой предоставил слово Марии Ильиничне Ульяновой. Она тоже укорила вдову покойного брата:
— Товарищи, я взяла слово не потому, что я сестра Ленина и претендую поэтому на лучшее понимание и толкование ленинизма, чем все другие члены нашей партии.
В зале аплодисменты.
— Я думаю, что монополии на лучшее понимание ленинизма родственниками Ленина не существует и не должно существовать… И напоминать здесь, товарищи, о стокгольмском съезде нельзя. Это вредно, это опасно!
Аплодисменты и одобрительные крики:
— Правильно!
Мария Ульянова:
— Для того чтобы выполнить те крупные задачи, которые стоят перед нами, нужна полная сплоченность. И необходимость подчинения решениям съезда должны осознать не только вожди, но и все рядовые члены нашей партии!
Бурные аплодисменты.
Почему вдова и сестра Ленина разошлись во взглядах?
«Младшая сестра Ленина, по-домашнему “Маняша”, старая дева, сдержанная, упорная, она всю силу своей неизрасходованной любви сосредоточила на брате Владимире, — вспоминал Троцкий. — При жизни его она оставалась совершенно в тени: никто не говорил о ней. В уходе за В. И. она соперничала с Н. К. Крупской.
Ревность Ульяновой началась, помимо ее ограниченности и фанатизма, еще соперничеством с Крупской, которая долго и упорно сопротивлялась необходимости кривить душой. В этот период Ульянова стала выступать на партийных собраниях, писать воспоминания и пр., и надо сказать, что никто из близких Ленину лиц не обнаружил столько непонимания, как эта беззаветно ему преданная сестра.
В начале 1926 года Крупская (хотя ненадолго) окончательно связалась с оппозицией (через группу Зиновьева — Каменева). Именно в это время фракция Сталина — Бухарина всячески приподнимала, в противовес Крупской, значение и роль М. Ульяновой».
Двадцать шестого декабря на съезде обсуждали доклад Центральной контрольной комиссии. Крупская вновь попросила слова. Это выступление носило еще более серьезный характер, потому как было направлено против всевластия аппарата:
— У нас есть оргбюро и секретариат с громадной властью, дающей им право перемещать людей, снимать их с работы. Это дает нашему оргбюро, нашему секретариату действительно необъятную власть. Я думаю, что когда будут обсуждаться пункты устава, надо с большей внимательностью, чем делалось это до сих пор, посмотреть, как разумно ограничить эти перемещения, эти снятия с работы, которые создают в партии часто невозможность откровенно, открыто выступать… Я хотела бы, чтобы съезд подумал над тем, как сделать, чтобы получить для партии возможность создания внутрипартийной демократии. Если мы будем писать резолюции о внутрипартийной демократии и в то же время создаем такие условия для каждого члена партии, что за открыто высказанное мнение он может быть перемещен на другую должность, то все наши благие пожелания о внутрипартийной демократии останутся на бумаге.
Крупской мешали говорить. Наверное, впервые она слышала от товарищей по партии столько неприятных выкриков. Не теряя хладнокровия, обратилась к председательствующему на заседании Петровскому:
— Председатель, дайте говорить спокойно. Всё время перебивают.
Григорий Иванович Петровский призвал зал:
— Товарищи, не шумите.
Не помогло.
— Бросались обвинения, что Зиновьев излагал свою книжку «Ленинизм» в кружках, — упрямо продолжала Крупская. — Я никогда не слышала, чтобы можно было поставить в укор члену партии или члену ЦК, что он книжку, открыто напечатанную…
Ее прервали:
— Не члену партии, а руководителю.
Крупская:
— И руководителю. Нельзя изложение книжки, которая напечатана открыто, не представляет ничего нелегального, считать каким-то преступлением.
Крупской аплодировала только ленинградская делегация.
Старый большевик Борис Анисимович Ройзенман, член президиума Центральной контрольной комиссии и член коллегии Наркомата рабоче-крестьянского контроля, атаковал ленинскую вдову и пригрозил ей суровыми карами:
— Надежда Константиновна своим выступлением больше всего меня возмутила. Когда она призывает к пресловутой объективности, меня особенно это удивляет, чтобы не сказать больше. Мы должны сказать и Надежде Константиновне, и Зиновьеву, и Каменеву, вам всем, дорогие товарищи-ленинградцы, что и с вами будем поступать по всем требованиям партдисциплины и, несмотря на лица, на положения, на должности, не будем в дальнейшем прощать те ошибки, о которых здесь идет речь.
