— Что ты предлагаешь? — спросил Кренц.
— Ты генеральный секретарь. Тебе и решать.
Эгон Кренц отдал приказ поднять шлагбаумы. В половине одиннадцатого вечера контрольно-пропускные пункты открылись. Ошеломленные пограничники смотрели на бесконечную толпу, хлынувшую на Запад. Берлин перестал быть разделенным. Это потрясло мир.
Советские дипломаты и разведчики в Берлине не оценили значения выступления Гюнтера Шабовски и пропустили начало революции. О том, что Берлинская стена рухнула, президенту Горбачеву доложили только утром следующего дня. Но в тот момент еще никто не понял, что ГДР скоро исчезнет с политической карты мира.
Не было такой сферы жизни ГДР, которая осталась бы вне внимания советской разведки. Десятилетиями разведывательный аппарат, действовавший в Восточной Германии, докладывал в Москву массу незначительной информации, подробности мелких интриг внутри политбюро ЦК СЕПГ. Например, то, что генеральному секретарю Эриху Хонеккеру во время операции дважды давали наркоз, что, по мнению специалистов, не могло остаться без последствий для его умственных способностей. Помимо представительства КГБ в Восточной Германии работала резидентура Главного разведывательного управления Генерального штаба, разведывательное управление штаба Группы войск в Германии, управление особых отделов группы войск. Но советская разведка, обладавшая в Восточной Германии всеми оперативными возможностями, не смогла предсказать скорый крах ГДР. В критический период, когда социалистическая Германия разрушалась на глазах, каждый день в шесть утра по аппарату ВЧ-связи берлинская резидентура докладывала в Москву ситуацию. Но попытки прогноза всякий раз оказывались безуспешными.
О том, что ближайшего союзника ждет неминуемая катастрофа, советская разведка своего президента не предупредила. Не потому, что хотела утаить, — просто это даже в голову никому не приходило.
Девятого ноября 1989 года стало днем, когда мир впервые в послевоенные времена испытал симпатию к немцам. А для большинства берлинцев это была бессонная ночь счастья. Никогда еще — ни до этого дня, ни после — восточные и западные берлинцы не были так рады друг другу! Эйфория — так можно было сказать об их настроениях.
Днем 10 ноября горожане собрались на площади перед сенатом Западного Берлина, где когда-то американский президент Джон Кеннеди произнес свою знаменитую речь. Теперь здесь выступали канцлер ФРГ Гельмут Коль, министр иностранных дел Ханс Дитрих Геншер, правящий бургомистр Западного Берлина Вальтер Момпер. Самым знаменитым оратором был Вилли Брандт:
— Ничто не останется таким, как было. Мы сможем сделать так, чтобы срослись части, составляющие одно целое. Как бы велика ни была вина страны, раздел не может быть вечным наказанием для нее.
Открыли мост Глинике, соединявший Западный Берлин и Потсдам, входивший в состав ГДР. (Там в 1962 году обменяли советского разведчика Рудольфа Абеля-Фишера на сбитого американского летчика Гэри Пауэрса.) В городе творилось нечто невообразимое. Никто не работал. Народ ликовал. Улицы были забиты машинами. Все ехали в сторону Западного Берлина. Восточным немцам хотелось увидеть другую жизнь.
«В Восточном Берлине было больше мяса и колбасы, чем в Советском Союзе, но меньше воздуха и цвета, — вспоминал один из советских журналистов. — Восточный Берлин был серый. Сыпалась серая штукатурка со старых домов, серым бетоном стояли социалистические спальные районы. И повсюду серые униформы, некоторые с грязно-зеленым отливом. Одни армейские, другие полицейские. Такого количества униформ на душу населения я нигде не встречал. Восточный Берлин был затхлый. Смрадный липкий дым от бурого угля опускался из труб, синие облака гари выбрасывали серые „трабанты“, пластмассовые автомобильчики».
Все граждане ГДР, прибывая в Западную Германию или Западный Берлин, автоматически получали по сто марок (тогда это было 55 долларов) — в подарок. Домой возвращались поздно вечером с подарками и грошовыми покупками. Дети с наслаждением уплетали бананы — символ западной роскошной жизни. Все урны были забиты банановой кожурой. Восточные немцы зачарованно разглядывали жизнь другого Берлина. Приникали к витринам, прикидывая, что купят в первую очередь, если у них появятся западные марки.
Западный Берлин был благодушен и спокоен. В кондитерских пожилые дамы пили кофе с пирожными. Служащие пограничной полиции у Бранденбургских ворот индифферентно наблюдали за полчищами туристов, которые фотографировались для семейных альбомов. Стену больше никто не охранял. Наблюдательные вышки опустели. Злобных служебных собак заперли в вольерах.
На службе у социалистического государства находилось около пяти тысяч собак. Когда произойдет объединение Германии, люди задумаются: что с ними делать? Западные немцы решат, что эти собаки опасны для человека, поскольку они воспитывались без социального контакта с человеком.
Одиннадцатого ноября канцлер ФРГ Гельмут Коль позвонил Горбачеву:
— Хотел бы подчеркнуть, что мы приветствуем начало реформ в ГДР. При этом хотим, чтобы они осуществлялись спокойно. Мы хотим, чтобы люди в ГДР оставались дома, и не стремимся к тому, чтобы все жители ГДР выехали в ФРГ. И отнюдь не потому, что, как некоторые утверждают, мы не могли бы решить возникающие в этом случае проблемы. В этом году в ФРГ из ГДР уже переселились 230 тысяч человек, и все они устроены. Однако массовое переселение в ФРГ было бы абсурдом. Мы хотим, чтобы немцы у себя дома строили свое будущее.
Революция произошла без единого выстрела и без единой жертвы. После падения Берлинской стены больше четырехсот тысяч восточных немцев перебрались на Запад. Это было настоящее бегство от социалистической системы.
Тринадцатого ноября Вольф наблюдал по телевизору выступление министра госбезопасности в Народной палате. Эрих Мильке осознал, что его время кончилось, наверное, только в тот момент, когда он в последний раз появился в Народной палате. Депутаты смотрели на министра с презрением или ненавистью. Когда Мильке произнес привычное: «Товарищи», депутаты огрызнулись: «Не надо к нам так обращаться». Страх исчез, и депутаты откровенно потешались над министром, который утратил свой апломб и растерянно мямлил с трибуны:
— Мы работали в тесном контакте с трудящимися… Мы не отрывались, да, не отрывались… — И, словно заклиная, повторял: — Я же всех люблю, всех людей… Да, люблю!..
«Он ведь был убежден, что любит людей, — заметил Вольф. — И его невыносимый эгоцентризм ослеплял его и при всей его недоверчивой хитрости заставлял действительно верить в то, что его все любят».
Депутаты подняли Эриха Мильке на смех. Страх перед чекистами исчез, это был самый верный признак крушения режима.
Пятнадцатого ноября Мильке позвонил Вольфу. Министр пытался объяснить, что с ним приключилось. «То, что он сказал, было просто смехотворно, — записал Вольф. — Перед началом заседания Народной палаты его уговорили принять таблетку, которая и послужила причиной его ошибки, когда он начал свое выступление перед депутатами Народной палаты словом „товарищи“».
Через месяц вместо лозунга «Мы — народ!» на улицах городов стал звучать иной: «Германия — единая Отчизна!» Это означало, что восточные немцы хотят объединения с западными. Маркус Вольф недоумевал: «Неужели всякая демократизация неизбежно ведет к дестабилизации социалистической государственной власти?»
