Толпа двинулась к полицейскому управлению на Гальберштедтерштрассе в центре Магдебурга. Около часу дня там собралось много людей, которые пытались взломать ворота. С крыши здания толпу обстреляли. Когда вокруг здания собралось почти 20 тысяч человек, появилось десять советских танков и столько же бронетранспортеров. Они врезались в толпу, но разогнать ее не смогли. Затем появилась рота советской пехоты, пытавшаяся согнать толпу с площади.
Принято считать, что Запад приложил руку к организации восстания в Восточной Германии. Но события в Берлине были большой неожиданностью и для американцев. Когда на радиостанцию РИАС пришли строители с просьбой передать в эфир их требования и призыв начать всеобщую забастовку, руководство радиостанции на это не согласилось. Один из чиновников аппарата американского верховного комиссара в Германии испугался:
— Вы так, чего доброго, еще войну начнете.
Руководство радиостанции РИАС приняло такое решение:
— Давать объективную информацию о случившемся, но прямого эфира рабочей делегации не предоставлять и к всеобщей стачке не призывать.
Советские представители докладывали вечером 17 июня в Москву: «Американская радиостанция РИАС призвала мятежников подчиняться приказам советских властей и не втягиваться в конфликты с Советской армией».
Страны НАТО подчеркнуто держались в стороне. Западные берлинцы, возможно, видели в восстании шанс на объединение, но союзники запретили им вмешиваться в происходящее в Восточном Берлине и проводить манифестации солидарности рядом с межсекторальной границей.
Директор ЦРУ Аллен Даллес доложил президенту США Дуайту Эйзенхауэру:
— Мы не имеем к этому никакого отношения.
Восемнадцатого июня в Вашингтоне собрался Совет национальной безопасности. Теперь уже американцы осознали масштабы происходящего. Возник вопрос:
— Как далеко мы готовы зайти, если всё там по-настоящему начнет трещать? Может быть, надо под держать восставших оружием?
Но разговоры американских политиков о том, что нужно «освободить порабощенные народы из-под советского владычества», были всего лишь риторикой. Соединенные Штаты понимали: дать оружие берлинцам — спровоцировать бойню. Эйзенхауэр ответил:
— Если результатом таких поставок будет только большее кровопролитие, то нет.
Запаниковавшие руководители ГДР попросили советских товарищей вывести их семьи в Москву. 17 июня должно было состояться заседание политбюро ЦК СЕПГ. Вместо этого верховный комиссар Семенов вызвал всех к себе в берлинский пригород Карлсхорст, в штаб Советской военной администрации. Но членам политбюро предстояло проехать по улицам, заполненным возбужденными людьми. Автомобили членов политбюро мчались с большой скоростью. Из толпы партийным руководителям грозили кулаками.
В здании ЦК СЕПГ остался Карл Ширдеван. Ульбрихт, вспоминал известный советский дипломат Александр Яковлевич Богомолов, позвонил Ширдевану из Карлсхорста:
— Как дела?
— Несколько сотен пьяных разбили окна и собираются прорваться в здание ЦК, — сообщил Ширдеван.
Ульбрихт побледнел:
— Конец!
Но верховный комиссар Владимир Семенов успокоил немецких товарищей:
— Москва распорядилась ввести чрезвычайное положение. Так что этот гвалт быстро кончится.
Внушительным был марш четырех тысяч рабочих Хеннигсдорфского металлургического завода. Они шли сплоченными шеренгами по восемь человек в ряд, в промасленных комбинезонах и кепках. Моросил дождь, вода стекала с их лиц. Некоторые были босиком, другие в башмаках на деревянной подошве. Они прошли почти 20 километров. Их приветствовали тысячи людей, угощали бутербродами, покупали им сигареты и шоколад.
Шесть тысяч железнодорожников тоже пришли в центр. Трамваи, автобусы и метро не работали. Около полудня почти 50 тысяч немцев собрались на площади Люстгартен, переименованной в площадь Маркса и Энгельса. Восточные немцы требовали свободных выборов, единства Германии и вывода советских войск. И тогда на демонстрантов устремились советские танки.
Советское военное командование остановило движение городского транспорта и подземки, ввело чрезвычайное положение в столице ГДР.
«В ночь на 17 июня, — записал в дневнике Владимир Семенов, — я был разбужен грохотом втягивавшихся в город танковых частей. К утру наши войска заняли территорию города вплоть до Бранденбургских ворот. Пехота была подкреплена самоходными установками. Стволов орудий было больше, чем верхушек деревьев в лесу».
Солдаты действовали дисциплинированно, стреляли только в случаях необходимости. Восточные немцы кричали солдатам: «Русские свиньи», — бросали камни в танки, заталкивали бревна в гусеницы, засовывали кирпичи в дула орудий, срывали радиоантенны. Но когда заговорили танковые пулеметы, разбежались. На опустевших улицах остались только солдаты.
Владимир Семенов распорядился учредить военно-полевые суды, несколько человек расстрелять и сообщениями об этом оклеить столбы и афишные тумбы в городе.
В два часа дня по радио выступил Отто Гротеволь. Он сказал, что мятеж подняли «фашисты и другие реакционные элементы из Западного Берлина», и призвал рабочих вернуться на работу.
Семенов и другие советские представители по ВЧ-связи держали Москву в курсе дела: докладывали, сколько арестовано, убито, ранено. Семенов сообщил, что к одиннадцати вечера улицы Берлина очищены от демонстрантов.
А отпускник Маркус Вольф читал партийные газеты, в которых ничего не сообщалось о случившемся, и не подозревал о том, что в Берлине вспыхнуло восстание. Только когда 17 июня советская комендатура ввела военное положение, Вольф спешно вернулся в Берлин.
На полпути его с семьей остановили советские солдаты и бесцеремонно заперли в подвале, хотя он предъявил удостоверение сотрудника народной полиции ГДР. Его выручило знание русского языка. Вольфов отпустили. Добравшись до дома, Маркус узнал от отца подробности происходящего. Потрясенный Фридрих Вольф рассказал, как его едва не избили на вокзале Фридрихштрассе. 5 октября 1953 года он скоропостижно скончался от инфаркта. Ему было всего 64 года.
Советские войска быстро подавили восстание. Тем не менее военное положение, введенное по всей Восточной Германии 17 июня, сохранялось 24 дня и было отменено лишь в воскресенье 12 июля в 24 часа.
Ночь на 18 июня была трудной для членов политбюро ЦК СЕПГ. Советский верховный комиссар метался в своем кабинете, как лев в клетке: в его хозяйстве случился непорядок, и ему предстояло нести за это ответственность. Семенов упрекал членов политбюро:
— Радиостанция РИАС передает, что в ГДР правительства больше нет. Похоже, это действительно так.
Члены политбюро составляли отчет для Москвы. На следующее утро за завтраком Ульбрихт объявил, что ему надоело сидеть в Карлсхорсте и выслушивать нотации советских представителей:
— Я еду в город, в ЦК, даже если они хотят держать меня здесь. Наше место там. Неправильно, что мы здесь торчим.
