— Мы не успокоимся, пока последний заключенный не вернется! — обещал Конрад Аденауэр. — И еще раз: добро пожаловать на немецкую родину!
Западногерманская кинохроника показывала, как президент ФРГ вручает большой крест за заслуги врачу, попавшему в плен под Сталинградом.
— Доктор Оттмар Коллар, — говорил диктор, — был выпущен на свободу еще в 1949 году, но по своей воле остался в Советском Союзе, чтобы самоотверженно помогать своим товарищам и заботиться о них.
Отношения между Бонном и Москвой оставались крайне неприязненными. 27 августа 1959 года Аденауэр ответил Хрущеву на довольно жесткое письмо:
«Вы пишете, что в немецком народе господствует реваншизм, что даже в моем правительстве есть реваншисты, Вы заходите так далеко, господин премьер-министр, что намекаете на то, что и я, возможно, также реваншист.
Нет, господин премьер-министр, здесь Вы глубоко заблуждаетесь, и здесь я не узнаю Вашего реализма и способности видеть то, что есть на самом деле, качеств, которыми Вы обычно обладаете в высшей степени.
Я не реваншист и никогда им не был. В моем правительстве нет ни одного реваншиста, и я бы никогда не потерпел министра, являющегося реваншистом. Что касается немецкого народа… Может быть, и надеется кто-то, кто мечтает о Гитлере и реванше. Но это очень немногие люди, которые не обладают никакой властью».
Первым послом в ФРГ в январе 1956 года отправили заместителя иностранных дел и недавнего представителя в ООН Валериана Александровича Зорина. Через полгода он попросился в Москву. Ему пошли навстречу и отозвали. Вместо него осенью 1956 года в Бонн назначили бывшего посла в Австрии Андрея Андреевича Смирнова. Ему принадлежит знаменитая фраза:
— В чем разница между двумя столицами? Штраус в Вене — это вальс, Штраус в Бонне означает марш.
Советский посол имел в виду известного баварского политика Франца Йозефа Штрауса, придерживавшегося правоконсервативных взглядов и назначенного министром обороны ФРГ. Обладатель бочкообразной фигуры и прически ежиком, он был любимым персонажем карикатуристов — и советских, и немецких.
Канцлер Аденауэр не без юмора описывал, как к нему явился советский посол, чтобы выразить очередную порцию недовольства в связи с милитаризацией Федеративной Республики. Андрей Смирнов сообщил, что Москва обеспокоена разговорами западногерманских генералов о продолжении традиций немецкой армии. Аденауэр ответил, что ему такие высказывания немецких генералов неизвестны. Но он помнит свой визит в Москву и выстроенный при встрече почетный караул.
— Выправка советских солдат и их подчеркнуто чеканный строевой шаг, по-моему, были вполне в духе прусской и царской традиций, — ехидно заметил канцлер. — Вот такого рода традиции как раз и не культивируются в бундесвере.
Конрад Аденауэр был прозападным политиком, и Хрущеву было трудно пожимать ему руку, когда они встретились. Да и Аденауэру не очень нравилось иметь дело с московскими руководителями.
— Хрущев действительно уверен, что капитализм изжил себя и что коммунизм покорит весь мир, — говорил Аденауэр французскому президенту Шарлю де Голлю. — Он фанатичный коммунист и одновременно фанатичный русский, одержимый всей той жаждой империалистической экспансии, которая определяла политику России в царское время. Но Хрущев не начнет войну, пока он убежден, что свободные народы достаточно сильны, чтобы в ходе такой войны уничтожить Советский Союз или, во всяком случае, нанести самый тяжелый ущерб. Я глубоко убежден в том, что оборона от Советского Союза на национальной основе больше невозможна, как и оборона одних европейских стран без Соединенных Штатов. Мы не смогли бы даже найти финансовых средств, чтобы догнать Советский Союз в ядерном вооружении…
После смерти Аденауэр кажется более масштабной фигурой, чем при жизни. Сейчас многие немцы называют первого канцлера самым выдающимся политическим деятелем Германии, хотя при жизни его многие критиковали. Маркус Вольф позднее признавал: «Я недооценил Конрада Аденауэра».
Но справедливости ради заметим, что формирование ФРГ как демократического государства было прежде всего следствием духовных перемен в жизни западногерманского общества, значение которых не сразу было осознано. Освобождение от фашизма — только половина дела. Немцам предстояло освободиться от самих себя. Потому что они сами избрали Гитлера и поклонялись ему, воевали и убивали людей, грабили Европу и пользовались награбленным. Немцам предстояло начинать новую жизнь не просто на развалинах, а на развалинах духовных и моральных.
Семнадцатого октября 1945 года главнокомандующий американскими войсками в Европе генерал Дуайт Эйзенхауэр, будущий президент Соединенных Штатов, обратился к немцам:
«Немецкий народ должен понять, что для того, чтобы пережить трудную зиму, он должен избавиться от стадного духа, которым был охвачен 12 лет при Гитлере. Германия должна стать страной мирного труда, в которой отдельный человек способен реализовать свою инициативу, — или у Германии нет будущего…
Денацификация и демилитаризация уже проводятся. Но милитаризм должен быть выкорчеван из немецкого образа мыслей. Немецкий народ должен сам уничтожить опасные зародыши своей философии».
Неизвестно, как развивалась бы Западная Германия, если бы оккупационные власти не запретили нацистскую идеологию и буквально не заставили немцев встать на путь осознания собственной вины.
«Державы-победительницы, — писал выдающийся немецкий философ Карл Ясперс, — сказали нам: немецкий народ не должен быть уничтожен. Это значит, что нам дан шанс. Немецкий народ следует перевоспитывать. Задача заключается в том, чтобы строить нашу немецкую жизнь на основе правды».
Многим не хотелось это признавать. Но им пришлось услышать, что немецкий народ несет ответственность за то, что подчинился Гитлеру, за все преступления нацистского режима. Каждый, кто, видя несправедливость, издевательства, мучения, которым подвергали других людей, ничего не сделал, чтобы их спасти, — виновен.
Именно такая постановка вопроса о вине определила духовный климат Федеративной Республики. Неприятие нацистского прошлого стало темой обязательного школьного обучения. Именно поэтому Западная Германия, мучительно рассчитываясь с фашистским прошлым, стала в послевоенные годы подлинно демократическим государством. Это было совсем непросто — преодолеть не только груз двенадцати лет нацистского режима, но и отказаться от более глубоких традиций, например от прусского милитаризма, презрения и неуважения к либеральным идеям. Западные немцы воспитали в себе терпимость и уважение к чужому мнению, освоили то, что им так трудно давалось, — культуру спора, общественной дискуссии.
В ФРГ началась долгая и тяжелая очистительная работа, избавление от расовых и национальных мифов. В немецкой жизни появилось такое понятие, как гражданское неповиновение, что прежде было невозможно.
Пока политики создавали демократическое правовое государство, писатели, публицисты и философы занимались моральным и духовным перевоспитанием общества. Они помогали немцам понять, какую страшную ошибку те совершили, доверив свою судьбу авантюристу и демагогу с его простыми рецептами создания великой державы.
