Императрица вставала рано утром и гуляла со своими собаками, одетая в длинный плащ, кожаные туфли и чепец: так изобразил ее на известном портрете Боровиковский, а затем и Пушкин в «Капитанской дочке». Днем иногда проводились военные парады. Баронесса Димсдейл описала, как, стоя на балконе, Екатерина делала смотр отряду гвардейцев во главе с Потемкиным.
У князя были свои дома в окрестностях Царского Села, и императрица часто останавливалась в них. Иногда они строили свои дворцы рядом — например, она построила имение Пелла рядом с его Островками, чтобы чаще с ним видеться. Поскольку в основном он жил в императорских дворцах, его многочисленные резиденции составляли подобие караван-сарая бродячего султана — но он приобретал все новые и новые, перестраивая их по английской моде или по собственному капризу. Первым стал небольшой дворец в Осиновой роще, имении на побережье Финского залива, подаренном ему Екатериной в 1777 году, где она останавливалась, когда начинался ее роман с Корсаковым. «Какой чудесный вид из каждого окна! — восклицала она в письме к Гримму. — Из моей комнаты я вижу два озера, поле и лес».
[605]
Другую резиденцию, на Петергофской дороге, он приобрел в 1779 году: Старов снес стоявший там барочный дворец и построил новый, в неоклассическом стиле.
В середине 1780-х годов Потемкин увлекся неоготикой — в Англии самым ярким образцом этого стиля является замок Горация Уолпола «Стробери-хилл». В духе подобных замков Старов перестроил два его дворца — Озерки и Островки
. Замок в Островках был украшен башнями, шпилями и зубчатыми стенами. До наших дней сохранился только один из готических замков Потемкина: он владел большим имением в Баболовском лесу, примыкающем к Царскому Селу. В 1782-1785 годах он поручил архитектору Илье Неелову, только что вернувшемуся из Англии, построить ему собственный «Стробери-хилл». Два крыла живописного асимметричного Баболовского дворца с готическими арками и стрельчатыми окнами отходят от круглой башни на средневековый манер. Из-за деревьев дворец напоминает не то разрушенную церковь, не то заколдованный замок.
Когда наступало время возвращаться в Петербург, лакей в ливрее с красными отворотами и золотым галуном подставлял к подножке кареты бархатную скамеечку; императрица поднималась; за ее каретой следовали пятнадцать экипажей. Вся кавалькада состояла более чем из 800 лошадей. Салютовали пушки, играли трубы, веселился народ. На дороге к Петербургу имелось несколько путевых дворцов, где императрица могла отдохнуть.
С тех пор как Екатерина и Потемкин полюбили друг друга, прошло уже больше десяти лет: Екатерине было пятьдесят семь. Всех, кому довелось встретиться с ней, писал де Дама, поражали «величественность ее осанки и мягкость выражения лица». Бентам находил, что ее глаза — «самые восхитительные, какие только можно вообразить, а вся фигура весьма изящна». Голубые глаза и высокий лоб царицы оставались так же хороши — но она неудержимо полнела и часто страдала несварениями желудка.
[606]
Ее отношение к власти было все тем же — сочетанием неукротимой любви к славе с неподдельной скромностью. Когда де Линь и Гримм стали распространять по европейским салонам прозвище «Екатерина Великая», она писала, преуменьшая, как всегда, свои заслуги: «Пожалуйста, избавьте меня от прозвища Екатерины Великой, потому что 1) я не люблю прозвищ; 2) меня зовут Екатерина II, и я не хочу, чтобы обо мне, как о Людовике XV, говорили, что ошиблись именем» (Людовик XV, прозванный «Возлюбленным», был отнюдь не любим народом).
[607] Ее единственной слабостью оставалась вечная потребность в любви. «Насколько лучше было бы, — писал французский дипломат, — если бы ее привлекала в любви только физическая сторона. Но среди пожилых людей это встречается нечасто, и, пока живо их воображение, они выставляют себя на посмешище стократ больше, чем иные молодые». Отныне ей действительно часто случалось выставлять себя в смешном виде — настолько, насколько это возможно для самодержавной государыни.
Потемкин прекрасно знал, как обращаться с Екатериной, а она — с ним. К середине 1780-х годов для поддержания добрых отношений они так же нуждались в разлуке, как раньше в свиданиях. Князь знал, «что вблизи императрицы его власть уменьшается, ибо он должен делить ее с ней, — объяснял де Дама. — Именно поэтому в последние годы он предпочитал жить вдали от государыни. На расстоянии все нити управления и военные дела находились безраздельно в его руках». Потемкин уважал «необыкновенную проницательность» императрицы, однако исповедовал принцип, ставший потом одной из любимых поговорок Дизраэли: для обхождения с царствующими особами необходима лесть и еще раз лесть. «Льстите как можно больше, — советовал он английскому посланнику, — переборщить здесь невозможно. Хвалите ее не за то, что она есть, а за то, чем она должна быть». Выдавая слабости своей покровительницы, он критиковал ее робость и женскую податливость: «Обращайтесь к ее страстям, к ее чувствам [...] все, что ей нужно, — это похвала и комплименты. Дайте их ей — и она даст вам всю силу своей державы». Однако, беседуя с Харрисом, Потемкин также играл определенную роль — возможно даже, по договоренности с Екатериной. Если бы на самом деле лестью можно было добиться всего, Харрис преуспел бы больше, а Потемкин меньше, потому что они с императрицей непрестанно спорили и ссорились.
[608]
В письмах он называет ее «кормилицей»; она его — «батюшкой». По отношению к Потемкину она вела себя как императрица и как жена: когда он уезжал, она чинила его одежду, словно служанка, посылала ему теплые вещи и напоминала, чтобы он вовремя принимал лекарства. Как политик она считала его одним из столпов своего правления, своим другом и соправителем. Она не уставала повторять ему: «Я без тебя как без рук», жаловалась, что, если бы он был рядом, а не на далеком юге, они решали бы сложнейшие дела «в полчаса». По письмам видно, как она восхищалась его изобретательностью, умом и энергией; иногда беспокоилась, что без него может допустить ошибку: «...сама затруднения нахожу тут, где с тобою не нахаживала. Все опасаюсь, чтоб чего не проронили». Она полагала что он умнее ее, «что каждое его действие тщательно обдумано». Он не мог заставить ее сделать то, чего она не хотела, однако они всегда находили путь к компромиссу. «Он единственный человек, которого императрица боится; она и любит, и опасается его».
[609]
Екатерина терпела беспорядочный образ жизни князя, его причуды. «Князь Потемкин удалился к себе в одиннадцать часов вечера и якобы отправился спать, — пишет она Гримму 30 июня 1785 года, — хотя прекрасно известно, что вечером у него собрание» по государственным делам. «Кто-то назвал его даже более, чем государем».
[610]
