Окружая себя великолепным двором, который, как она полагала, ей необходим, Екатерина одновременно вела закулисную борьбу с интриганами. Одно за другим поступали сообщения о новых заговорах, в том числе и в рядах гвардии. Тайную экспедицию, подчинявшуюся генерал-прокурору Сената, все годы ее царствования возглавлял зловещий Степан Шешковский. Императрица постаралась ограничить применение пыток в дознании, особенно в тех случаях, когда преступники сами сознавались в своей вине, но неизвестно, насколько это ей удалось: чем дальше от Петербурга, тем свободнее чувствовали себя блюстители закона. Впрочем, преступников не столько пытали, сколько били и пороли. Штат Тайной экспедиции был крошечным — всего 40 человек (как тут не вспомнить о сети НКВД и КГБ в советское время!), — но все разговоры придворных и иностранцев слушали чуткие уши слуг и солдат, а о выражении недовольства мог донести любой чиновник. Иногда Екатерина приказывала установить слежку за своими политическими оппонентами, а Шешковского была готова принять в любой момент. Тоталитарное государство в XVIII веке было невозможно, но Тайная экспедиция всегда готова была следить, арестовывать и допрашивать — и в первые годы нового царствования работала очень энергично.
Две персоны имели большее, чем Екатерина, право на престол: узник Шлиссельбурга Иван VI и ее собственный сын Павел. Первые заговорщики, якобы умышлявшие в пользу Ивана, были обнаружены в октябре 1762 года, когда императрица отправилась на коронацию в Москву. Двое гвардейцев Измайловского полка, Гурьев и Хрущев, подверглись пыткам и побоям с разрешения Екатерины, но «заговор» оказался простым хвастовством.
Екатерина была хладнокровным игроком: она уравновешивала враждебные партии при дворе и одновременно укрепляла свою безопасность, беззастенчиво подкупая гвардию богатыми подарками. Екатерина сразу дала понять, что, подобно Петру I и герою тогдашней Европы Фридриху II, она сама будет управлять империей. Она стала править Россией с помощью штата секретарей, ставшего фактическим правительством империи. Через два года она заметит 34-летнего Александра Алексеевича Вяземского. Неутомимый, хотя и не любимый подчиненными администратор, он почти тридцать лет будет заправлять внутренними делами империи на посту генерал-прокурора Сената — должность, совмещавшая обязанности современных министров внутренних дел, финансов и юстиции.
Никита Иванович Панин стал ключевой фигурой правительства Екатерины. Этот поборник ограничения самодержавия дворянской думой предложил императрице самой назначить Совет, распустить который она, однако, будет не вправе. Осуществление панинского проекта, с одной стороны, ограничивало бы власть Екатерины, а с другой, сдерживало бы гвардию. Екатерина поручила Панину возглавить внешнюю политику в качестве первоприсутствующего Коллегии иностранных дел, но никогда не забывала, что в 1762 году он хотел возвести на трон не ее, а Павла. «Опасного змея» надежнее было держать в доме, а не за его пределами. Они нуждались друг в друге: она считала Панина «самым ловким, умным и усердным придворным», но никогда его особенно не любила. Как воспитатель Павла, на которого продолжали смотреть как на законного наследника, Панин, естественно, являлся сторонником передачи ему трона по достижении им совершеннолетия. Правление фаворитов он откровенно порицал и враждовал с Орловыми.
[64]
Кроме двух этих главных партий имелся еще целый лабиринт семейных кланов и группировок. Захара Чернышева, своего поклонника 1750-х годов, Екатерина назначила управлять Военной коллегией, а его брата Ивана — флотом; поначалу Чернышевы занимали нейтральное положение, лавируя между Орловыми и Паниным. Но, как мы видели на примере княгини Дашковой и Воронцовых, члены влиятельных фамилий часто склоняются к оппозиционным партиям. Дашкова скоро превысила те полномочия, которыми, как ей казалось, она располагала. «Хваставшаяся тем, что возвела [Екатерину] на престол»,
[65] Дашкова, как и елизаветинские вельможи Михаил Воронцов и Иван Шувалов, скоро отправится «путешествовать за границу» — эвфемизм для названия мягкой ссылки на европейские курорты.
Двор Екатерины быстро превратился в калейдоскоп сменяющих одна другую партий, в которые аристократов объединяли дружба, родственные связи, жажда богатства — или более или менее сходные взгляды. Двумя основными полюсами противоборства партий были поддержка союза с Австрией либо с Пруссией и близость к императрице либо к наследнику. Действовало простое и старое правило: «враг моего врага — мой друг».
Первым успехом иностранной политики нового правления стало возложение польской короны на голову недавнего возлюбленного Екатерины. Вскоре после переворота, 2 августа 1762 года, она писала Станиславу Понятовскому: «Я немедленно посылаю графа Кайзерлинга в Польшу, чтобы сделать вас королем после смерти нынешнего короля».
Этот шаг многие считали капризом императрицы, пожелавшей отблагодарить Понятовского за его любовь. Однако все обстояло сложнее. Польша представляла собой уникальное европейское государство. Фактически она состояла из двух государств — Царства Польского и Великого княжества Литовского, имела два правительства, но один парламент — Сейм; выборные короли почти не обладали реальной властью; назначая государственных сановников, они не могли отправлять их в отставку, тогда как шляхта (дворянство) была почти всесильной. Сеймы избирались всей шляхтой, а так как она составляла почти десять процентов населения, государственное устройство Польши оказывалось едва ли не демократичнее английского. Один-единственный голос мог аннулировать решение Сейма — действовало знаменитое liberum veto: беднейший польский дворянин оказывался сильнее царя. Чтобы разрешить возникающий в такой ситуации конфликт, дворяне могли объединяться в конфедерацию, временный альтернативный сейм, который распускался после решения поставленной перед ним задачи. Но на самом деле страной правили магнаты, владевшие территориями, по размеру равными иным европейским странам, и командовавшие собственными армиями. Поляки необыкновенно гордились своей странной конституцией, а хаос, царивший в огромной по европейским масштабам стране, считали драгоценной свободой.
Выборы польских королей можно назвать одной из излюбленных игр дипломатов XVIII столетия. Участниками этого дипломатического турнира были Россия, Пруссия, Австрия и Франция. Традиционно Польша, Оттоманская Порта и Швеция являлись союзниками Версаля, но с 1716 года, когда Петр Великий даровал Польше ее ущербную конституцию, Россия стала сажать на варшавский трон слабых королей, поддерживать власть магнатов — и держать у польских границ свою армию, готовую к действию. Поэтому Екатерина стремилась поддержать установленный Петром протекторат. Понятовский идеально подходил для этой задачи: с помощью его дядей Чарторыйских, опиравшихся на русские штыки и английское золото, Екатерина смогла бы держать Польшу под контролем.
Понятовский возмечтал о том, чтобы, став королем, жениться на Екатерине, и, как пишет его биограф, исполнить две свои заветные мечты. «Если я желал трона, — писал он Екатерине, — то только потому, что видел на нем вас». Когда ему дали понять, что это невозможно, он умолял: «Не делайте меня королем, но разрешите быть с вами».
[66] Такой галантный, хотя и жалобный идеализм не предвещал ничего хорошего в будущих отношениях Понятовского с блюстительницей государственных интересов России. Другие участники игры были обессилены Семилетней войной, и все козыри оставались на руках у Екатерины и Панина. Для разгромленной Пруссии союз с Россией, заключенный 31 марта (11 апреля) 1764 года, был единственным выходом. 26 августа (6 сентября) Сейм, окруженный русскими войсками, проголосовал за Понятовского, который принял имя Станислава Августа.
