Как только мы поймем, что Потемкин был очень и очень далек от падения, станет ясно, что рескрипт 18 июля стал его триумфом, с лихвой компенсировавшим все неудачи в борьбе против Зубова. После подписания мира с Турцией Потемкин был бы свободен в осуществлении своих дальнейших планов; он мог начинать войну с Польшей и даже принимать решения о форме польской конституции. При этом, конечно, он стал бы согласовывать детали с Потоцким — дело должно было выглядеть так, будто поляки сами обратились к России за помощью. Рескрипт означал, что Потемкин убедил императрицу: осуществление его планов может подчинить поляков, не доводя Польшу до раздела. Однако Екатерина сочла необходимым уточнить, что, если замысел князя не удастся, раздел остается единственным выходом из положения.
[987]
В последний вечер в Петербурге светлейший обедал у своей племянницы Татьяны Энгельгардт. В числе гостей находилась графиня Головина. Она считала светлейшего самым безнравственным человеком столицы, но в этот раз ему удалось тронуть даже ее: Потемкин говорил, что скоро умрет.
24 июля 1791 года в 4 часа утра Потемкин выехал из Царского Села. Вослед ему Екатерина послала записку, исполненную теплотой их прежней любви. «Прощайте, друг мой, — заканчивала она. — Целую вас». Больше они не увиделись никогда.
[988]
33. ПОСЛЕДНИЙ ПЕРЕЕЗД
Скидайте шаль вы алу,
Стирайте красоту,
Привез печаль не молу,
Оденьтесь в черноту.
Ваш дядюшка скончался,
В степи и на плаще;
Он с нами навечно расстался,
Вам жить велел еще.
Солдатская песня
В Могилеве светлейшего приветствовал звон колоколов и пушечный салют. Чиновники, дворяне из самых отдаленных уголков губернии, дамы в лучших своих нарядах ожидали его у губернаторского дома.
Как только экипаж остановился, все бросились к нему, но князь Таврический, в летнем халате, покрытый пылью, прошел в дом, ни на кого не взглянув. Вечером, за обедом, он пригласил польского патриота Михаила Огинского присоединиться к своей свите и удостоил беседы — о Голландии, «которую он знал так, словно прожил там всю жизнь, об Англии, о правительстве, обычаях и нравах которых ему известно решительно все», о музыке и живописи, «прибавив, что англичанам незнакомо ни то, ни другое». Перейдя к обсуждению военного искусства, Потемкин объявил, что ключ к победе — это умение нарушать правила: «Стратегом нужно родиться».
[989]
Когда Потемкин подъезжал к Молдавии, князь Репнин уже вел переговоры с великим визирем в Галаце. Потемкин радостно сообщил Екатерине, что 24 июля подписаны прелиминарии, — но 31-го, когда ему оставался всего день пути, Репнин согласился на перемирие. Рассказывали, что Потемкин был в ярости на Репнина, укравшего его триумф. «Как, — сказал он ему, — будучи ничтожным учеником Мартэна [...], осмелился ты в мое отсутствие предпринять такие действия? Кто приказывал тебе так поступать?» — сообщает один из мемуаристов. Репнин был масоном-мартинистом, племянником Н.И. Панина, и входил в ближайшее окружение великого князя. Несмотря на это, он стал деятельным помощником Потемкина. «Библия объединяет их», — иронически объяснял де Линь.
[990] Но в этот раз Репнин, заверенный письмами из Петербурга в том, что Зубов защитит его от неудовольствия Потемкина, решил действовать без согласования со светлейшим и допустил серьезную ошибку.
Не зная о договоренности с Фокнером, Репнин подписал восьмимесячное перемирие, дававшее туркам возможность собраться с силами, и обязательство России не укреплять завоеванную территорию. Не знал Репнин и о том, что Потемкин ждет новостей с Черного моря: если бы флот Ушакова добился успехов, можно было бы «повысить кондиции». Ушаков разбил турецкий флот и поверг в панику Константинополь в тот самый день, когда Репнин поставил свою подпись под условиями перемирия. Опираясь на морскую победу, Потемкин мог бы принудить турок к продолжению войны и тем самым освободить Россию от обязательств, данных Англии. Когда Екатерина получила первое известие о заключенном перемирии, она обрадовалась, но узнав вслед за этим о победе Ушакова, стала негодовать на Репнина так же, как Потемкин.
[991]
Светлейший поспешил в Николаев, чтобы осмотреть новые боевые корабли и дворец и, проделав путь в 500 верст, вернулся в Яссы за 30 часов. После этого он заболел, что часто с ним случалось после нескольких месяцев нервного напряжения, непосильной работы и изматывающих переездов. В Константинополе опять объявилась чума, а на юге России — эпидемия малярии.
Великий визирь Юсуф-паша собрал за Дунаем новую армию в 150 тысяч человек. Переговоры с турками продолжались. Посланник великого визиря начал переговоры с испытания решимости Потемкина: он спросил, не может ли Турция оставить за собой Днестр. Князь прекратил конференцию. Визирь принес свои извинения и предложил казнить своего посланника. Потемкин потребовал независимости для Молдавии, права России утверждать господарей Валахии и уступки Анапы. Он повышал ставки, провоцируя турок на продолжение войны. Но тут явилось грозное предзнаменование.
13 августа 1791 года умер от лихорадки один из офицеров Потемкина, принц Карл Александр Вюртембергский, родной брат Марии Федоровны, супруги великого князя Павла. Светлейший устроил пышные похороны. Потемкин прошел в траурной процессии по жаре и затем выпил два стакана ледяной воды. При выносе тела из храма он принял траурный катафалк за свою карету. Для такого суеверного человека, как Потемкин, не могло быть знака яснее. Почти без чувств его вывезли из Галаца. Он приказал Репнину выводить войска из мест, пораженных эпидемией.
[992]
Потемкина перевезли в расположенное неподалеку местечко Гуща, где Попов наконец уговорил его принимать лекарство — вероятно, хину. Судя по тому, что светлейший назначил полномочных представителей на переговоры (Самойлова, Рибаса и Лашкарева), ему стало лучше, но Екатерина продолжала тревожиться: «...что меня жестоко беспокоит — есть твоя болезнь и что ты ко мне о том пишешь, что не в силах себя чувствуешь оную выдержать. Я Бога прошу, чтоб от тебя отвратил сию скорбь, а меня избавил от такого удара».
[993]
