Иногда Екатерина жалуется, что он заставляет ее терпеть унижение в присутствии других: «Милостивый государь мой Григорий Александрович. Я желаю Вашему Превосходительству всякого благополучия, а в карты сего вечера необходимы Вы должны проигрываться, ибо Вы меня внизу вовсе позабыли и оставили одну, как будто бы я городовой межевой столб». Ниже рукой Потемкина: строка условных знаков, «то есть ответ».
[257] Каков был этот ответ? И что еще она могла сделать, чтобы он был счастлив?
Некоторые их письма представляют собой эпистолярные дуэты: он посылает страстные заверения в любви, она отвечает ясны-ми, успокаивающими словами:
Моя душа безценная, Знаю.
Ты знаешь, что я весь твой, Знаю, ведаю.
И у меня только ты одна. Правда.
Я по смерть тебе верен, Без сомненья.
и интересы твои мне нужны. Верю.
Как по сей причине,
так и по своему желанию,
мне всего приятнее
твоя служба и употребление
заранее моих способностей. Давно доказано.
Зделав что ни есть для меня, С радостию, чего?
право не раскаешься, Душой рада, да тупа.
а увидишь пользу. Яснее скажи.
[258]
Но Потемкин все больше отдалялся от императрицы. Говорили, что он притворялся больным, чтобы избежать ее объятий. Вспышки гнева могут разнообразить начало любовной истории, однако становятся тяжкими и утомительными между мужем и женой. Его поведение стало невыносимо, но в этом была и ее вина. Она не понимала всей щекотливости положения фаворита, это разрушило и многие из ее последующих романов. Екатерина хотела любви не менее жадно, чем Потемкин. Они были похожи на две топки, требующие бесконечного количества славы и власти, с одной стороны, любви и внимания — с другой. Ненасытные аппетиты делали их отношения столь же плодотворными, сколь и болезненными. Они были слишком похожи, чтобы быть вместе.
В мае 1775 года, перед началом московских торжеств, Екатерина отдала дань православной традиции, совершив паломничество в Троице-Сергиеву лавру, — обычай, восходящий к тем временам, когда женщины сидели взаперти в теремах, а не на тронах. Во время этого путешествия Потемкин снова продемонстрировал свое безразличие к светскому успеху, свою набожность и, возможно, недовольство своим положением. Он опять оставил двор и провел несколько дней в монашеской келье.
[259]
Постоянная смена его настроений утомляла их обоих. Возможно, именно это она имела в виду, говоря, что хотела бы любить его меньше: это чувство отнимало у них слишком много сил. Они продолжали любить друг друга и работать вместе весь 1775 год, но напряжение росло. Екатерина начинала понимать, что происходит. Она нашла в Потемкине соратника, редкий алмаз — но как найти для него поле деятельности? И как сохранить их союз, удовлетворив жадные запросы обоих? Оба оглядывались вокруг в поисках ответа.
Все это время Екатерина не оставляла своего законотворчества. Ей помогали двое секретарей, которых она недавно «одолжила» у Румянцева: Петр Завадовский и Александр Безбородко. Безбородко отличался выдающимся умом, но при том еще неряшливостью и на редкость непривлекательной внешностью, а вот Завадовский был не только образован и опрятен, но и замечательно хорош собой. Его поджатые губы и серьезные глаза выдавали отсутствие чувства юмора, но зато он был склонен к упорному, методичному труду — полная противоположность Потемкину, а может быть, необходимое противоядие.
Скоро Екатерина, Потемкин и Завадовский образовали странный союз.
10. ССОРЫ И ПРИМИРЕНИЕ
Душа, я все сделаю для тебя, хотя б малехонько ты о меня
encouragupoвал
ласковым и спокойным поведением...
Сударка, муж безценный.
Екатерина II графу Потемкину
В таких делах все женщины так близки,
Что государыням равны модистки.
Байрон. Дон Жуан. IX: 77. Пер. М. Кузмина
«Mon mari m’a dit tantdt: Куды мне итти, куды мне деваться? — писала Екатерина Потемкину примерно в это время. — Mon cher et bien aime Epoux, venes chez moi, Vous seres re?u a bras ouverts»
.
[260]
2 января 1776 года Петр Завадовский получил должность генерал-адъютанта. Двор был озадачен.
Дипломаты поняли, что в личной жизни императрицы что-то происходит, и решили, что карьера Потемкина кончена: «Императрица начинает совсем иначе относиться к вольностям, которые позволяет себе ее любимец. [...] Уже поговаривают исподтишка, что некоторое лицо, определенное ко двору г.Румянцевым, по-видимому, скоро приобретет полное ее доверие». Пошли слухи, что на посту президента Военной коллегии Потемкина вот-вот сменит либо Орлов-Чесменский, либо племянник Панина князь Репнин. Но английский дипломат Ричард Оукс заметил, что интересы Потемкина расширяются: «Кажется, в последнее время он гораздо больше интересуется иностранными делами, чем показывал сначала».
[261]
Пока британцы раздумывали о смысле загадочных назначений, проницательный французский посланник шевалье Мари Даниель Бурре де Корберон, оставивший подробный дневник своего пребывания в России, понял, что Завадовский — не та фигура, которая может сместить Потемкина: «Лицом лучше Потемкина, — отметил он. — Но о фаворе его говорить пока рано». И продолжал в том же саркастическом тоне, в каком дипломаты обычно обсуждали интимные дела монархов: «Его таланты подверглись испытанию в Москве. Но Потемкин, похоже, пользуется прежним влиянием [...] так что Завадовский взят, возможно, лишь для развлечения».
[262]
С января по март 1776 года императрица избегала многолюдных собраний, стараясь уладить свои отношения с Потемкиным. В январе из-за границы вернулся Григорий Орлов, что еще больше осложнило ситуацию: теперь при дворе находились трое ее фаворитов, настоящих или бывших. Орлов, по-прежнему добродушный, был уже не прежний красавец: сильно располневший, он страдал приступами «паралича». Он был влюблен в свою кузину Екатерину Зиновьеву, 15-летнюю фрейлину императрицы; некоторые утверждали даже, что он сделал ее своей любовницей. Слухи о том, что болезнь Орлова вызвана медленным ядом, которым отравлял его Потемкин, совершенно неправдоподобны и отражают только жестокость придворных нравов. «Паралич» Орлова больше всего похож на симптомы застарелого сифилиса, плод его известной неразборчивости.
