В январе 1779 года количество предполагаемых кандидатов умножилось. Кроме Страхова упоминали некоего Левашева, майора Семеновского полка, говорили, что какой-то молодой человек, по фамилии Свиховский, едва не зарезался от отчаяния, когда потерял надежду получить Место фаворита. Эти слухи о любовных делах Екатерины часто основывались только на досужих вымыслах, но их интенсивность отражала напряженную придворную борьбу. Отгадывание имени очередного счастливца становилось столь же популярно при дворе, как вист или фараон.
Надо полагать, весь Петербург — за исключением, увы, одной императрицы — знал, что в Корсакова влюблена графиня Брюс. «Брюсша» сдержала свои чувства только на время. Они оба жили во дворце, в нескольких шагах от спальни императрицы, и любили друг друга буквально у нее под носом. Неудивительно, что государыня никогда не могла найти своего фаворита. Опытная придворная дама, ровесница Екатерины, вероятно, потеряла голову от красоты «Пирра». Со светлейшим она к этому времена испортила отношения — возможно, по поводу Корсакова. Потемкин, скорее всего, знавший о романе графини с самого начала, хотел удалить ее. Еще в начале сентября 1778 года он, вероятно, деликатно намекнул об этом императрице. Они поссорились. Дипломаты решили, что причиной тому его ревность к панинскому кандидату Страхову.
Князь, который не хотел ни ранить императрицу, ни снова терять ее доверие за попытку помочь, решил довести дело до конца. Наиболее правдоподобно, что однажды, когда императрица отправилась искать Корсакова по дворцу, кто-то из доверенных Потемкина указал ей нужную комнату.
[316] Екатерина застала графиню со своим любовником в компрометирующем положении, чем и закончился фавор Корсакова.
Екатерина была разгневана и уязвлена, но она никогда не мстила изменившим ей фаворитам. Даже через год она доброжелательно писала Корсакову: «Прозьбу мою, дабы вы успокоили дух ваш и ободрили мысли, вам повторяю. На сей прошедшей неделе вы имели опыты, что пекусь о вашем благосостоянии, чем и доказано, что вы не оставлены». Несмотря на щедрые подарки, Корсаков не покинул Петербурга и, более того, самым недостойным образом болтал в гостиных о подробностях своей связи с императрицей. Вероятно, об этом узнал Потемкин и, когда Екатерина обсуждала с ним, награждать ли следующего фаворита, намекнул, что стоило бы положить предел ее снисходительности, и, может быть, даже рассказал о поведении Корсакова. Самолюбие Екатерины снова было задето.
Корсаков упорно не желал сходить со сцены. Изменив императрице, он изменил и участнице своей измены, Прасковье Брюс, и завел роман с графиней Екатериной Строгановой, которая ради него бросила мужа и ребенка. Это было уже слишком даже для Екатерины. Неугомонный донжуан отправился в Москву. В довершение личных невзгод Екатерины уже опальная графиня Брюс последовала за «царем Эпирским». Он не принял ее жертвы, и она вернулась к своему мужу, Якову Ефимовичу Брюсу.
[317]
После этого неприятного эпизода Екатерина провела целых полгода, никого к себе не приближая. Харрис отмечал, что именно в такие грустные периоды влияние Потемкина особенно усиливалось. Скорее всего, они на время вернулись к прежней близости, что будет происходить впоследствии еще не раз.
Двор тем временем был занят поисками нового фаворита. Среди кандидатов были некто Станев и побочный сын Романа Воронцова Иван Ронцов, год спустя возглавивший лондонскую толпу в беспорядках, организованных лордом Джорджем Гордоном. Наконец, весной 1780 года она нашла достойного себя человека: Александра Дмитриевича Ланского.
Двадцатилетний Александр Ланской, избранный Екатериной на пятьдесят втором году ее жизни, этот, по словам английского путешественника, «очень красивый юноша», был наименее амбициозным из всех фаворитов императрицы. Что же касается его нрава, то, как говорил секретарь Екатерины Безбородко, «Ланской конечно не хорошего был характера», но по сравнению с последующими фаворитами «сущий ангел». Мнению Безбородко, который замечал все, происходившее в кабинете государыни, вполне можно доверять. Хотя Ланской и был замешан по крайней мере в одной интриге против светлейшего, он охотнее других любимцев вошел в семью Екатерины-Потемкина.
[318]
Ланской, также служивший в конногвардейском полку, несколько месяцев состоял адъютантом Потемкина — потому, вероятно, Екатерина его и заметила. Однако Харрис, в это время встречавшийся с Потемкиным ежедневно, утверждает, что тот предлагал другого кандидата, а переубедили его подаренные ко дню рождения имения и деньги. Английский посланник говорит о 900 тысячах рублей — сумме, вполне убедительной даже для очень алчного спорщика. Имел Потемкин на примете другого кандидата или нет, но в будуарных вопросах он всегда проявлял гибкость.
Произведенный в генерал-поручики, Ланской скоро стал идеальным учеником и компаньоном Екатерины. Не получивший хорошего образования, он увлекался живописью и архитектурой и с огромным желанием учился. В отличие от других он, насколько возможно, избегал политики и прилагал все усилия, чтобы оставаться в хороших отношениях с Потемкиным, что также было нелегко. Хотя сам он любил роскошь, а его родственники жаждали денег, Ланской был лучшим из всех избранников Екатерины, потому что искренне обожал ее, и она, платя ему тем же, провела с ним четыре спокойных и счастливых года.
Если Екатерина начинала флиртовать с кем-то другим, Ланской «не ревновал, не изменял ей, не дерзил, но так трогательно [...] сокрушался о ее немилости и так искренне страдал», что снова завоевывал ее любовь. Екатерина надеялась, что он останется с ней до конца ее жизни.
[319]
Фаворитизм при дворе Екатерины осуждали многие — прежде всего те, кто, будучи отстранен от участия в государственных делах, оказался в политической оппозиции (например, великий князь Павел Петрович, Семен Воронцов, Петр Панин). Критики императрицы утверждали, что фаворитизм отравлял всю атмосферу двора. «К коликому разврату нравов женских и всей стыдливости — пример ея множества имения любовников, един другому часто наследующих, а равно почетных и корыстями снабженных, обнародывая через сие причину их щастия, подал другим женщинам, — писал князь Михаил Щербатов в своем сочинении «О повреждении нравов в России», опубликованном через много лет после смерти Екатерины. — Видя храм сему пороку сооруженный в сердце императрицы, едва ли за порок себе считают ей подражать». Потемкина же обвиняли в том, что именно из-за него при дворе расцвели «властолюбие, пышность, подобострастие ко всем своим хотениям, обжорливость и следственно роскошь в столе, лесть, сребролюбие, захватчивость и, можно сказать, все другие знаемые в свете пороки».
[320]
