Варенька тоже любила его. Она называет его теми же нежными словами и, как все женщины, беспокоится о его здоровье, одновременно купаясь в доставляемой им роскоши: «Папа, жизнь моя, очень благодарю за подарок и письмо, которое всегда буду беречь. Ах, мой друг папа, как я этому письму рада! Жизнь моя, приеду ручки твои целовать... В мыслях тебя целую миллионы раз». Но через какое-то время начинаются ссоры: «Напрасно вы меня так ласкаете, — заявляет она. — Я уже не есть так, которая была [...] Послушайте, я теперь вам серьезно говорю, если вы помните Бога, если вы, когда-нибудь, меня любили, то, прошу вас, забудьте меня на веки, а я уж решилась, чтобы оставить вас. Желаю, чтобы вы были любимы тою, которую иметь будете; но, верно знаю, что никто вас столь же любить не может, сколько я».
[346] Ревновала ли она к какой-то другой женщине (на что, безусловно, имела основания) или только делала вид?
«Варенька, ты дурочка и каналья неблагодарная, — отвечает ей Потемкин. — Можно ли тебе сказать: Варенька неможет [т.е. болеет], а Гришенька ничего не чувствует. Я за это, пришедши, тебе уши выдеру». Вероятно, она в самом деле порою сердила его: «Хорошо, батюшка, положим, что я вам досадила, да ведь вы знаете, когда я разосплюсь, то сама себя не помню...»
[347] Таким образом, Варенька дулась и рисовалась, а Потемкин переживал муки немолодого человека, влюбившегося в избалованную юную особу.
Императрица, которая приглашала Варвару на все обеды и празднества, знала об их связи и не возражала против счастья Потемкина. Она делала все, чтобы держать его племянницу рядом с ним и с собой. Когда одна из фрейлин оставила дворец, Потемкин просил императрицу, чтобы ее комнаты были отданы «моей Варваре Васильевне». «Прикажу...», — отвечала Екатерина.
[348]
Слух о скандальном романе дошел до Дарьи Васильевны Потемкиной. Мать светлейшего горько упрекала сына, но тот бросал ее письма в огонь, не читая.
Когда Потемкин стал проводить много времени в южных краях России, Варвара не скрывала своей обиды. Екатерина решила вмешаться: «Слушай, голубчик, Варенька очень неможет. Si c’est Votre depart qui en est cause, Vous aves tort.
Уморишь ее, а она очень мне мила становится. Ей хотят пустить кровь».
[349]
Освободилась ли Варенька от любви к Потемкину? Или дело было в чем-то другом? Возможно, лукавая девица повела двойную игру против дяди. Поначалу письма ее были полны изъявлений сердечных чувств; потом тон изменился. Потемкин по-прежнему любил ее — но знал, что ей пора замуж: «Победа твоя надо мною и сильна, и вечна. Если ты меня любишь — я счастлив, а ежели ты знаешь, сколько я тебя люблю, то не остается тебе желать чего-либо больше».
[350] Теперь, когда она стала женщиной, она хотела большего. Она уже познакомилась с князем Сергеем Федоровичем Голицыным, представителем многочисленной и могущественной семьи, и влюбилась в него.
Впрочем, Варвара настаивала, что расставание произошло по его вине: «Ну, теперь все кончилось; ожидала я этого всякую минуту с месяц назад, как я примечала, что вы совсем не таковы против меня, как были прежде. Что же делать, когда я так несчастлива? [...] Посылаю к вам все ваши письма, а вас прошу, если помните Бога, то пришлите мои [...] Я очень чувствую, что делала дурно, только вспомните, кто этому причиною?»
[351]
Потемкин добился того, чтобы князь Голицын женился на Варваре. «Позавчера, — записал английский посол Харрис 14 сентября 1778 года, — во дворце состоялось их торжественное обручение.» В январе следующего года Екатерина присутствовала на свадьбе Варвары (как потом будет присутствовать на венчании всех остальных сестер). Варвара и Потемкин оставались близки до конца жизни князя, и она продолжала писать ему письма в том же тоне: «Целую ручки твои; прошу тебя, папа, чтоб ты меня помнил; я не знаю, отчего мне кажется, что ты меня забудешь — жизнь моя, папа, сокровище мое, целую ножки твои». Подписывалась она по-прежнему: «Дочка твоя — кошечка Гришииькина».
[352]
Варвара и Сергей Голицыны жили счастливо и имели десять детей. Екатерина II Потемкин крестили их старшего сына Григория. Современники, естественно, считали его сыном Потемкина. И в детстве, и в зрелом возрасте Григорий Голицын поражал всех своим сходством с дядей: еще одна загадка генетики.
После свадьбы Варвары Потемкин переключил свое внимание на другую племянницу — Александру. До нас не дошло ни одного любовного письма, и мы не знаем, что происходило за закрытыми дверьми, но современники не сомневались, что они находились в самой короткой близости. Императрица сердечно любила ее, и был даже слух о том, что Сашенька — ее дочь
.
[353] «Очень приятная молодая особа, очень талантливая, великая мастерица дворцовых интриг» скоро стала хозяйкой дома Потемкина. Приглашение на ее обед означало его благосклонность. Эта барышня, деликатно намекал Харрис английскому кабинету, «умеет ценить подарки». Она принимала от английского посланника презенты и деньги, и неслучайно Харрис рекомендовал ее свому преемнику Алену Фицгерберту как источник конфиденциальной информации.
[354]
Следующей после Сашеньки стала Екатерина Энгельгардт. Катенька, Катишь или «котенок», как ее называли императрица и Потемкин, была Венерой среди своих граций-сестер. «Восхитительное лицо в сочетании с ангельской кротостью, — писала Виже-Лебрен, — делали ее очарование неотразимым». Потемкин называл ее «ангелом во плоти» — «и никогда это название не было более справедливым», утверждал позднее принц Нассау-Зиген.
[355]
Она была малообразованна и не желала ничему учиться, зато была очень соблазнительна. «Высшим счастьем ее было, — вспоминала Виже-Лебрен, — лежать на кушетке, без корсета, закутавшись в огромную черную шубу». Когда гости спрашивали ее, почему она никогда не надевает великолепных брильянтов, которые дарил ей Потемкин, она отвечала: «Для чего, для кого, зачем?!»
[356] Она была слишком флегматична для Потемкина, который влюблялся обычно в страстных и энергичных женщин, но тем не менее оставалась с ним дольше других его племянниц.
