Дипломатия считалась прерогативой королей. Иногда монархи вели тайную переписку, диаметрально противоположную по содержанию стратегии их министерств. Послы и военные служили своим королям, а не странам. В тот космополитичный век иностранцев принимали на службу к любому двору, особенно в дипломатические миссии и в армии. Сегодняшнее убеждение, что человек должен служить той стране, где родился, показалось бы тогда глупым и ограниченным.
«Мне нравится быть иностранцем повсюду, — говорил вельможа без родины, принц де Линь, своей подруге француженке, — пока вы со мной и где-нибудь у меня есть небольшое имение». Де Линь объяснял, что, «если вы остаетесь в одной стране слишком долго, вас перестают уважать».
[368] Посольства и армии были наполнены ливонскими баронами, итальянскими маркизами, немецкими графами, вездесущими шотландцами и ирландцами-якобитами. Итальянцы специализировались на дипломатии, а шотландцев и ирландцев считали искусными вояками.
После якобитских восстаний 1715 и 1745 годов многие кельтские фамилии рассеялись по разным странам; некоторые из этих «перелетных гусей», как их называли в Англии, поступили на русскую службу
. Лейси, Брауны и Кейты
командовали европейскими армиями. Братья Кейты — Джордж, изгнанный лорд-маршал Шотландии, и его брат Джеймс — воевали с турками в русской армии, а затем стали близкими друзьями Фридриха Великого. Встретившись во время русско-турецкой войны с оттоманским посланником, генерал Джеймс Кейт был немало удивлен, услышав шотландскую речь, — тюрбан украшал голову уроженца Керколди,
[369] В сражении при Цорндорфе, одной из главных битв Семилетней войны, командующих русской, прусской и шведской армиями звали Фермор, Кейт и Гамильтон.
Пышный этикет скрывал жестокую войну послов за информацию и политическое влияние. Их правительства оплачивали авантюристов, ловких актрис, шифровальщиков, курьеров и соблазнительниц — горничных и аристократок. Большую часть депеш перехватывали так называемые черные кабинеты — секретные отделы, где вскрывали, переписывали и снова запечатывали письма, а затем расшифровывали их содержание. Российский «черный кабинет» был одним из самых эффективных
. Когда короли и дипломаты желали что-то сообщить иностранному правительству неофициальным путем, они посылали нешифрованную депешу — это называлось писать «еп clair», в открытую.
Соперничавшие друг с другом послы управляли дорогостоящей сетью шпионов, в основном домашних слуг, и тратили огромные суммы на «пенсионы» министрам и придворным. Фонды секретных служб использовались либо для получения информации (английские подарки Александре Энгельгардт), либо для влияния на политику (ссуды английского посольства Екатерине в 1750-х годах). Последняя статья расходов чаще всего не приносила никакого эффекта, и в целом представление о продажности петербургского двора было сильно преувеличено.
[370] Россия считалась особенно коррумпированной, но вряд ли отличалась в этом отношении от Франции или Англии. За влияние на Петербург соревновались между собой в первую очередь Англия, Франция, Пруссия и Австрия. Теперь они употребляли весь арсенал своих средств, чтобы завоевать благосклонность Потемкина.
В 1778 году политическая ситуация в Европе была весьма напряженной. Франция, жаждавшая отомстить англичанам за Семилетнюю войну, собиралась поддержать американские колонии Англии в их борьбе за независимость (война началась в июне 1778 года, и в следующем году к Франции присоединилась Испания).
Россию волновали другие проблемы. Турецкий султан не хотел мириться с условиями Кючук-Кайнарджийского трактата 1774 года; больше всего его раздражали независимость Крыма и открытие Черного и Средиземного морей для русских торговых судов. В ноябре 1776 года Екатерине и Потемкину пришлось посылать в Крым армию, чтобы посадить на ханский престол лояльного к России Шагин-Гирея и предотвратить беспорядки, подстрекаемые Константинополем. Теперь в Крыму начинали роптать против русской креатуры, и две империи опять приближались к войне.
Между тем Австрия, и Пруссия соперничали из-за немецких княжеств. С 1726 года Россия союзничала с Австрией и переключилась на Пруссию только в 1762-м, с воцарением Петра III. В Австрии не прощали этого предательства, так что теперь у Екатерины и Фридриха не было иного выбора, как держаться друг друга. Никита Панин поставил на этот союз свою дипломатическую карьеру, однако дальше его замыслов «северной системы» — блока североевропейских стран, к которому должна была присоединиться и Англия — дело не пошло. Зато Фридрих получил такое влияние на русскую политику в отношении Польши и Турции, которое почти равнялось праву вето.
Потемкин всегда считал , что интересы России лежат не на севере, а на юге. Австро-прусский и англо-французский конфликты интересовали его в той мере, в какой они затрагивали русские отношения с Портой. Территориальные приобретения, сделанные во время Первой русско-турецкой войны, были сокращены благодаря двуличной политике Фридриха и доказали невыгодность союза с Пруссией.
Светлейший начал изучать дипломатию. «...Он нонеча учтив предо всеми. Веселым всегда и говорливым делается. Видно, что сие притворное только. Со всем тем, чего бы он ни хотел и ни просил, то, конечно, не откажут», — писала Е.М. Румянцева.
[371] В 1773-1774 годах Потемкин особенно усердно ухаживал за Никитой Паниным.
Панин являл собой воплощение медлительности русской бюрократии. Дипломаты считали его «великим обжорой, заядлым игроком и большим любителем поспать». Как-то раз одна депеша пролежала нераспечатанной в кармане его халата четыре месяца. Он проводил жизнь «среди дам и придворных средней руки», отличаясь при том «прихотливостью вкусов изнеженного юноши». Когда шведский посол попробовал заговорить с ним о государственных делах за столом, Панин остановил его: «Видно, дорогой барон, что вы не привыкли возиться с политикой, раз позволяете ей мешать вам обедать». «Вы не поверите мне, если я скажу, что граф Панин уделяет своим служебным обязанностям не больше получаса в день», — сообщал Харрис в Лондон.
[372]
Поначалу Потемкин «думал только об упрочении своего фавора и не вмешивался в иностранные дела, в управлении которыми Панин выказывал предпочтение королю прусскому», — писал польский король Станислав Август.
[373] Теперь он стал показывать свою силу. Скорее всего, с самого начала своего романа с Екатериной он убеждал ее, что интересы России состоят в том, чтобы поддержать завоевания Петра на Балтике, сохранить влияние на Польшу, а затем заключить союз с Австрией и овладеть Черным морем. Екатерина никогда не любила Фридриха, не доверяла Панину, но переориентация на Австрию предполагала полную перестройку внешней политики. Императрица не хотела торопиться, однако напряжение между ней и Потемкиным стало расти. На одном из заседаний Совета он сообщил, что получены известия о волнениях в Персии, которые, по его мнению, можно обратить на пользу России. Панин не желал ничего слышать о южных делах, и их столкновение заставило прекратить заседание.
[374] Панин не собирался сдаваться без боя, а Потемкин еще не доказал своей компетентности в иностранных делах. «Подождите немного. Это не будет длиться вечно», — сказал как-то Панин одному из своих доверенных лиц. Но Потемкин с каждым годом только укреплял свои позиции. Екатерина поощряла его дипломатические стремления: она поручила ему переговоры с принцем Генрихом Прусским; когда Густав III, восстановивший абсолютную монархию в Швеции, прибыл в Петербург, его встречал и сопровождал все тот же Потемкин. Замысел князя состоял в том, чтобы убедить императрицу отказаться от «северной системы» и заключить союз, который позволил бы ему заняться осуществлением его мечты на юге России.
