Великолепный день у переливающейся на солнце и не потревоженной волнами глади Альстера, белые паруса на фоне голубой воды, зеленые лужайки, ярко раскрашенные зонтики над столиками кафе, прелестная девушка…
Но какого черта…
Красивая мечта разлетелась на миллион осколков. Мгновение – и нет белоснежной яхты, пляжного кафе и чудесной девушки. На «Питоне» сыграли тревогу. Мир закончился. Захлопали двери, по палубам затопали тяжелые ботинки. Послышались грубые мужские голоса – крики, приказы, ругательства. Сонной апатии как не бывало. Я сам не заметил, как очутился на палубе.
– Вижу трехтрубное судно!
Трехтрубное? В течение нескольких мгновений мозг отказывался фиксировать важность сообщения. Потом еще несколько секунд все мы дружно пытались себя обмануть, убедить, что впередсмотрящий вполне мог ошибиться. Мог… Но, увы, не ошибся. И наш необоснованный оптимизм был разрушен новым сообщением – в точности таким же, как то, что явилось началом конца «Атлантиса».
– Feindlicher Kreuzer in Sicht! Feindlicher Kreuzer in Sicht!
А нами овладела другая мысль, абсурдная, но в нее так хотелось верить! Быть может, все это нам только кажется? И вражеский крейсер – воплотившийся в мираж страшный сон? Обман зрения, призрачная иллюзия, которая в следующее мгновение исчезнет? Я видел, как в глазах моих спутников на мгновение вспыхнул огонек сумасшедшей надежды, но сразу угас, не выдержав суровой реальности. Это было не подсознательное возвращение в прошлое, не психологический перенос к пришествию «Девоншира». Наши преследователи были совершенно реальными существами из плоти и крови, а вовсе не фантомами памяти. И «Дорсетшир» был реальным. Он направлялся к нам с торжествующей воинственностью охотничьей собаки, загнавшей в угол лису. Серьезность его намерений наглядно демонстрировала высокая скорость движения, превращавшая попутные волны в пенный водоворот. Надо бежать.
– Отсоединить трубопровод!
Подводные лодки отошли от борта «Питона» и сразу нырнули, словно перепуганные черепахи.
– Полный вперед!
«Питон» задрожал всем корпусом.
– Максимальные обороты!
Персонал машинного отделения делал невозможное, выжимая из машин все, на что они были способны. В удивительно короткий промежуток времени скорость была доведена до 14 узлов, и тихоходный «Питон», словно вспомнив славные годы юности и первые ходовые испытания, устремился вперед.
Я присоединился на мостике к капитану «Питона» и Рогге. Мы все надеялись, хотя для этого не было никаких оснований, что противник совершит какую-нибудь глупую ошибку и субмаринам, которые теперь остались далеко позади, удастся совершить чудо. Потому что при любых других обстоятельств конец был очевиден. Мы шли со скоростью 14 узлов, наш противник – со скоростью 28–30 узлов. Такое соотношение не давало поводов для оптимизма, а лишь позволяло довольно точно вычислить время и место нашего конца.
При встрече с военным кораблем команда судна снабжения была обязана, если нет надежды скрыться, покинуть судно и затопить его. Нельзя было допустить, чтобы судно с ценным грузом попало в руки противника. Мы предприняли попытку спастись бегством в слабой надежде, что устремившийся в погоню «Дорсетшир» даст возможность подводным лодкам себя атаковать. Но поскольку шансов нанести ответный удар со стороны «Питона» не было никаких, моряки «Атлантиса» делали то, что было в их силах, личным примером демонстрируя, что ничего необычного не происходит, и спокойно готовились покинуть судно. Странное зрелище. Среди всеобщей суеты, царившей на «Питоне», наши товарищи на нижней палубе проявляли лишь флегматичное спокойствие профессиональных взломщиков, неторопливо делающих свое дело, точно рассчитав момент прибытия полиции.
Наши лучшие «добытчики» заблаговременно посетили камбуз и вернулись на палубу с грузом булочек и консервированного мяса. Не ожидая приказа, они обшарили кладовую и теперь грузили в шлюпки провиант, стойко игнорируя разворачивающуюся вокруг драму. При этом они безо всякой жалости отбрасывали «добычу», которая могла бы показаться чрезвычайно привлекательной при более благоприятных обстоятельствах, но в шлюпке в открытом море могла только помешать. Да. Они, без каких бы то ни было сомнений, оставили на судне все спиртные напитки. В шлюпку не было погружено ни одной бутылки скотча, зато питьевая вода туда отправлялась во всей возможной таре. Подобные действия нельзя было не одобрить – к несчастью, только эти люди занимались на борту действительно полезным делом.
В течение получаса продолжалось преследование, а потом наши размышления и надежды прервал громкий свист, коим возвестил о своем появлении первый 8-дюймовый снаряд с «Дорсетшира». Звук был пронзительный, как фабричный гудок, предупреждающий, что свободное время закончилось – пора работать. Еще один снаряд, поднявший высокий фонтан совсем недалеко от борта.
– Руль до упора!
Но на руле никого не было. Матрос «Питона», еще минуту назад сжимавший штурвал вспотевшими от ужаса руками, исчез. Я схватил штурвал и резко повернул его до упора. Слишком резко! Продолжая двигаться на весьма приличной для себя скорости, «Питон» сильно накренился. Но в неразберихе, воцарившейся на борту, моей ошибки никто не заметил. Причем неразбериха была вызвана не паникой, а какой-то всеобщей бесцельностью, являя разительный контраст между необученным, хотя и храбрым гражданским персоналом, и военной командой, спаянной в единое целое опытом и дисциплиной. А пока я с одобрением думал о том, как хорошо реакция нашей команды оправдала изрядно надоевшую всем строгую приверженность Рогге «правилам», в судовых кладовых разыгралась настоящая трагикомедия. Но мы пока о ней не знали.
«Питон» вез самые разные виды снабжения подводников, в том числе изрядное количество кожаных курток. Памятуя о холодных ночах в шлюпках, некоторые из наших людей отправились вниз, чтобы разжиться этой удобной теплой одеждой, причем, по возможности, с запасом.
– Вы что? – возмутился кладовщик. – Это нельзя трогать без разрешения офицера!
Протесты и объяснения моряков не были услышаны. Старый кладовщик, очень гордый своей службой на военно-морском флоте в молодые годы, стоял насмерть. Я не слышал об этом происшествии, пока мы все не оказались в шлюпках, и я спросил, почему никто не поступил так, как я. Возмущенные жалобы (причем становившиеся все более озлобленными по мере ночного понижения температуры) наглядно доказали, что в строгой приверженности военных моряков дисциплине все же наличествуют отдельные практические недостатки. Я искренне пожалел, что в тот день запасами ведал не торговый моряк, наверняка не столь твердолобый. Сразу скажу, что на гостеприимство капитана «Питона» у меня не было оснований жаловаться. В беде он проявил себя как настоящий друг, философски относившийся к жизненным передрягам. Когда люди столпились у борта, он повернулся ко мне и спокойно проговорил:
– Если у вас есть желание пройтись, я с удовольствием покажу вам свой гардероб и предложу воспользоваться его содержимым.
Что ж, на мне действительно была моя лучшая одежда, но носил я ее уже довольно давно и с тоской подумывал о том, что хотя бы рубашку желательно иногда менять. Поэтому я с радостью согласился на это великодушное предложение и спустя несколько минут стал богаче на красивую шелковую рубашку. Я до сего дня храню ее, как память.
