Вместе с бабушкой Джакомо вернулся в Венецию; там он и его брат Франческо поселились в доме, где прежде жил его отец. Плату за дом присылала из Дрездена Дзанетта. Франческо всегда хотел рисовать. А перед юным Казановой встал вопрос: чем заниматься дальше? Ему хотелось бы изучать медицину, однако и мать, и аббат Гримани считали, что с его прирожденным красноречием ему лучше продолжить изучение права, причем права канонического, дабы потом принять сан и читать проповеди. Впоследствии Казанова напишет, что родственники его глубоко заблуждались: умение убедительно говорить врачу потребно гораздо больше, нежели адвокату, ибо среди врачей значительно больше шарлатанов, чем среди судей. В результате бурных дискуссий Казанова проникся отвращением и к первым, и ко вторым и, как следует из его записок, не любил обращаться ни к врачам, ни в суд.
В судьбе юного Казановы принял деятельное участие почтенный патер Тозелло, настоятель церкви Сан-Самуэле. Он представил новоиспеченного доктора права патриарху Венеции
[22], который посвятил его в духовный сан. Казанова через год получил звание аббата с правом читать проповеди, чем несказанно обрадовал бабушку. В Италии, равно как и во Франции, звание аббата соответствовало самой первой, младшей церковной должности и не привязывало ее обладателя к приходу. Аббат мог даже не носить рясу, довольствуясь небольшим воротничком, напоминавшим манишку, надеваемую поверх кружевного жабо.
Аббат Гримани познакомил Казанову с семидесятилетним Альвизо Гаспаро Малипьеро, патрицием и сенатором, одним из влиятельнейших людей Венеции. Отошедший от политики престарелый сенатор страдал от подагры, наполовину парализовавшей его тело, однако ум его был ясен, дух крепок, и сам он оставался превосходным собеседником и ценителем женской красоты. В доме Малипьеро собирался цвет венецианского общества, хозяин всегда был в курсе всех новомодных веяний. Правда, с тех пор как у него выпали последние зубы, он к великому неудовольствию своего повара вынужден был обедать в одиночку, ибо, по его словам, не считал возможным утомлять сотрапезников своей медлительностью; его беззубые челюсти с трудом пережевывали даже лакомые кусочки. Услышав как-то подобные рассуждения, Джакомо дерзко заметил, что лично он на месте сенатора стал бы приглашать к столу людей с хорошим аппетитом и просторным желудком: пока хозяин медленно пережевывал бы свой обед, гость его без ущерба для собственного здоровья успевал бы расправиться с двумя обедами; тогда никому не было бы скучно и никто бы не заметил, что сенатор жует медленно. Ценитель острого словца, Малипьеро расхохотался и тотчас предложил Джакомо стать его сотрапезником. С этих пор дом Малипьеро стал вторым домом Казановы. Джакомо столовался у патриция, развлекал его рассказами о своих любовных интрижках и в случае нужды обращался за помощью. Малипьеро давал Джакомо деньги, приглашал к нему лучших портных и парикмахеров. Звание аббата, поначалу смущавшее молодого человека, начало ему даже нравиться, ибо благодаря этому званию почтенные матроны не боялись оставлять с ним наедине своих юных дочек.
Юношеское обаяние молоденького аббата импонировало старому патрицию; желая обучить Джакомо великой науке светского обхождения, он приглашал его на свои приемы, знакомил с влиятельными людьми и красивыми женщинами. Казанова все замечал, запоминал и в конце концов со свойственным ему легкомыслием пришел к выводу, что для достижения успеха в обществе достаточно быть уверенным в себе, шикарно одеваться, складно судить обо всем и вся и нравиться собеседнику. Быстро усвоив небрежные манеры вельмож, он начал играть в карты, посещать балы и волочиться за знатными красавицами. Из куколки-пансионера аббата Гоцци выпорхнула и расправила крылья бабочка-соблазнитель Джакомо Джироламо Казанова.
С детства оторванный от дома и предоставленный самому себе, привыкший заботиться исключительно о собственной персоне, юный Казанова был эгоистичен, неблагодарен, самовлюблен и самоуверен. В силу этих черт характера он не всегда замечал, как снисходительно взирали на него знатные гости Малипьеро: они, конечно, приветят юного светского аббатика, но он никогда не станет им ровней. Казанова же благодаря Малипьеро купался в роскоши, нисколько не задумываясь над тем, кому он обязан своим положением. Возмущенный его броскими нарядами и вычурными прическами, патер Тозелло сделал ему внушение; увидев, что юноша не прислушался к нему, он с согласия бабушки ночью потихоньку остриг ему над ушами пару кудрявых прядей, которые юнец каждое утро тщательно укладывал в букли. Утром юный аббат в негодовании устремился к Малипьеро за советом, не следует ли ему подать на патера в суд за причиненный моральный ущерб. Усмехнувшись, сенатор порекомендовал ему остыть, прежде чем начинать судиться из-за такой малости, и в тот же день прислал к нему домой своего парикмахера. Тот столь ловко исправил положение, что Тозелло оставалось лишь кусать локти с досады, глядя на прическу своего бывшего протеже.
Подошло время публичной проповеди Джакомо. Первое выступление принесло начинающему аббату успех скорее всего потому, что в нем, несмотря на возражения Тозелло, было больше цитат из Горация, нежели из Евангелия. После выступления в кошельке Джакомо стало на пятьдесят цехинов больше, а карманы наполнились любовными записочками от умиленных прихожанок. Цехины, несомненно, пригодились, записочки же действия не возымели, ибо юный аббат неожиданно влюбился в свою ровесницу Анджелу, племянницу Тозелло. Но потерпел поражение. Несмотря на ангельское имя и такую же внешность, девушка была благоразумна, и добродетель ее была тверда как камень: сначала брак, а потом любовь. Казанова же не собирался отказываться ни от свободы, ни от сана аббата. Надеясь разжалобить неприступную красавицу, он преследовал ее и дома, и в мастерской, где она с подругами Мартон и Нанеттой училась вышивать. Тозелло, заметив повышенный интерес, проявляемый его подопечным к племяннице, мягко отказал ему от дома. Казанова более не мог являться к нему в любое время. Тогда Джакомо зачастил в мастерскую, но и там двери перед ним вскоре закрылись.
Как это часто случалось в жизни Казановы, выход нашелся сам, и довольно неожиданно. Сестры Мартон и Нанетта, шестнадцати и пятнадцати лет, сострадая несчастному влюбленному, предложили ему встречаться с Анджелой у них в доме, где девушка была частым гостем. Казанове предложение понравилось; он быстро завоевал расположение тетки, под опекой которой жили девушки, и вскоре стал вхож в дом на правах старого друга. Обе сестры взирали на молоденького аббата с плохо скрываемым восхищением и любопытством, и наблюдательный Джакомо не мог этого не заметить. Многообещающие взгляды сестер действовали на него возбуждающе, но пока он надеялся заполучить Анджелу, он старался не обращать на них внимания. Приключение с Анджелой завершилось поражением Джакомо, зато своего добились сестры: видя, как обаятельный аббатик переживает отказ их подруги, они решили утешить его и сумели сделать это так славно, что Казанова тотчас отказался от поимки журавля и с удовольствием заключил в объятия обеих синичек, тем более что в кромешной тьме каморки, где происходило действо, разобрать, где Нанетта, а где Мартон, не было никакой возможности. Комната девушек имела отдельный вход. Отныне Джакомо каждую свободную ночь проводил в спальне сестер, и все трое были счастливы и довольны. Тетушка ни о чем не догадывалась, ибо помыслить не могла, чтобы духовное лицо предавалось плотскому греху. Сестры нежно любили Джакомо и продолжали любить еще долго; когда же он покинул Венецию, они с нетерпением ждали его возвращения. Всякий раз, оказываясь в родном городе, Казанова непременно навещал Мартон и Нанетту, которые всегда были рады видеть его и одарить ласками. Так продолжалось до тех пор, пока судьба не разлучила сестер.
