Глава II.
ГОДЫ УЧЕБЫ
Когда Донасьену исполнилось десять лет, граф де Сад решил забрать сына из Сомана и отдать его в знаменитый парижский коллеж Людовика Великого: честолюбивые замыслы графа, связанные с сыном, можно было осуществить только в Париже. Основанный в 1560 году епископом Клермонским, коллеж с самого основания и по 1762 год находился под эгидой иезуитов. В XVII—XVIII веках коллеж пользовался королевским покровительством, и знатнейшие фамилии Франции отдавали в него своих отпрысков: Конти, Буйоны, Субизы, Виллары, Монморанси. Но отцы-иезуиты принимали на обучение и неродовитых дворян, и детей из состоятельных семей третьего сословия. Поэтому среди выпускников коллежа мы видим разных по происхождению, но исключительно талантливых людей: Сирано де Бержерака, Мольера, Дидро, Вольтера, Максимилиана Робеспьера, Камилла Демулена (список можно продолжить). Иезуиты блестяще преподавали латынь, греческий и риторику, ввели в программу математику, большое внимание уделяли школьному театру: ставили трагедии, комедии, пасторали и оперы на поучительные сюжеты, сочиненные в основном самими преподавателями. Коллеж стал также «кузницей дипломатических кадров» для Ближнего Востока: там преподавали турецкий, персидский и арабский языки.
Донасьен знал, зачем его везут в столицу и где ему предстоит учиться, и это знание наполняло его сердце законной гордостью. Где еще может учиться отпрыск старинного рода де Сад, если не в самом известном и самом дорогом парижском коллеже? Мысли сопровождавшего его аббата Амбле были значительно менее радужными: если за годы, когда он целиком занимался своим воспитанником, жалованье ему платили далеко не регулярно, как будут обстоять дела теперь? Аббат де Сад по секрету шепнул ему, что если отец Донасьена и дальше будет испытывать финансовые затруднения, то из экономии мальчика отправят на учебу в Лион. Но куда бы ни отослали Донасьена, аббат Амбле не был намерен его покидать: за время, проведенное в Сомане, он успел искренне привязаться к своему сообразительному и своевольному подопечному. А на страницах «Алины и Валькура» де Сад напишет: «В Париж я вернулся продолжать учение под руководством умного и твердого характером человека, словно созданного для того, чтобы сформировать мой юношеский характер; к несчастью, я вскоре лишился его».
Судя по тому, что Донасьен жил то у аббата Амбле, то у матери во дворце Конце, граф де Сад определил его в коллеж приходящим учеником. Плата за пансион составляла четыре тысячи ливров в год, и за эти деньги ученики жили в общих комнатах. Дети же богатых родителей, желавшие иметь отдельную комнату и собственного лакея, платили значительно больше. Не имея возможности удовлетворить честолюбие Донасьена — да и свое тоже — и поселить его в отдельной комнате с лакеем, граф, видимо, выхлопотал ему что-то вроде свободного посещения. Некогда Жан Батист состоял в дружеских отношениях с одним из наиболее почтенных и уважаемых преподавателей коллежа, а именно с отцом Турнемином (среди его учеников прошлых лет был юный Аруэ), и теперь это помогло ему в устройстве сына.
Поклонник театральных зрелищ, Донасьен не мог равнодушно пройти мимо «самодеятельности» — театральных постановок, участие в которых было не только почетно, но и требовало большой самоотдачи. Ученикам приходилось разучивать даже балетные номера; поэтому подготовка к спектаклям (а готовили сразу две-три пьесы) продолжалась в течение всего учебного года. Для участия в спектаклях отбирали лучших учеников, а за три с небольшим года пребывания в коллеже имя Донасьена ни разу не было замечено ни в списках лучших, ни среди награжденных. Но он стал благодарным зрителем: любовь к театру, страсть к театральному пространству, театральным декорациям осталась у него на всю жизнь. Позднее эта страсть получила свое выражение как в создании множества пьес, большая часть которых утеряна, так и в яростной, но изначально обреченной борьбе за их постановку на сцене — амплуа интригана де Саду не давалось никогда: он привык говорить, что думал, а если лгал, то чаще всего спонтанно.
Театральное действо легло в основу садического либертинажа; организация театра стала главным развлечением де Сада в провинции; руководство театром в лечебнице для умалишенных в Шарантоне прославило заведение, где принудительно содержался маркиз. Де Сад с равным удовольствием придумывал декорации и для своих спектаклей, и для сцен изощренного распутства в своих романах. Сложные приспособления для получения наслаждения, хитроумные машины для совершения преступлений, описанные де Садом, более всего напоминали театральные декорации. В «Преуспеяниях порока» он представил настоящий театр преступлений, устроенный королем-развратником Фердинандом. «Зал напоминал громадный театр, — рассказывала Жюльетта, — где мы увидели семь различной формы приспособлений, служивших для умерщвления людей различными способами. Первое предназначалось для сжигания заживо, второе — для порки, третье — для повешенья, четвертое представляло собой адское колесо, пятое — кол, на который усаживали жертву, шестое служило для усекновения головы, седьмое — для разрубания на куски». Каждому гостю была отведена отдельная ложа, украшенная десятками портретов детей неземной красоты, и из-под каждого портрета свисал шнурок. Стоило гостю дернуть за этот шнурок, как перед ним появлялась выбранная им жертва, с которой он мог расправиться по своему усмотрению. В этом жестоком театре марионеток де Сад выступал кукловодом.
Есть основания полагать, что в коллеже, помимо пристрастия к театру, Донасьен впервые приобщился к гомосексуальным отношениям, так как процветание содомии в закрытых учебных заведениях, а особенно, по мнению общества, в коллежах иезуитов, ни для кого не было секретом. В своем «Философском словаре» (1764), в статье под названием «Сократическая любовь», Вольтер определил гомосексуализм именно как случайно-вынужденную любовь, возникающую в коллективах молодых людей: «Воспитываясь вместе, молодые люди, почувствовав силу, кою пробуждает в них природа, но не найдя предмета своего влечения, направляют внимание на того, кто предмету сему подобен. Часто юноша нежностью кожи, свежестью красок лица и кротостью взора напоминает прекрасную девушку, и если к нему начинают относиться с любовью, значит, природа совершила ошибку; такая любовь отдает дань женскому полу, ибо обычно привязываются к тем, кто обладает достоинствами этого пола, а когда с возрастом сходство сие проходит, наступает прозрение».
Церковь издавна преследовала содомитов и приговаривала их к сожжению. К счастью, предписания эти исполнялись редко. Но если дело все же доходило до костра, обвиняемый обычно оказывался повинным еще и в иных тяжких преступлениях — убийствах, насилии или воровстве. В XVIII веке костер как мера наказания отошел в прошлое, а гомосексуализм из преступления против Церкви и религии перешел в разряд преступлений против государства и порядка и подлежал ведению гражданских судебных властей. Бунтарь против Неба постепенно превращался в банального развратника, скрывавшего свои похождения от пристального внимания полиции.
Несмотря на вводимые в своих коллежах новшества в преподавании различных предметов, в области наказаний иезуиты традиционно придерживались наказаний розгами. В то время розга в руках учителя была повсюду: и при школьном, и при домашнем обучении. Пощечины унижали достоинство, розги устанавливали равенство: ими наказывали всех, не исключая юных принцев крови. Случалось, ученики протестовали против наказаний, особенно когда считали их несправедливыми. Так, в иезуитском коллеже Ла Флеш один из учеников выстрелил в приблизившегося к нему с розгой педеля и убил его, а следующим выстрелом покончил с прибывшим на помощь полицейским. И все воспитанники встали на защиту своего товарища. Чтобы избежать подобных случаев, предлагалось обезличить наказание. На одной из гравюр того времени можно видеть модель универсальной машины для наказания розгами: огромное колесо с двумя пучками розог крутится и через равные промежутки времени наносит удары ученику, лежащему на скамеечке справа, и ученице на скамеечке слева.
