* * *
Донасьен Альфонс Франсуа де Сад скончался 2 декабря 1814 года от отека легких в шарантонской лечебнице для душевнобольных. Он давно уже чувствовал себя плохо, но буквально до последнего дня не выпускал из рук перо. 27 ноября 1814 года в его записях последний раз промелькнуло имя Констанс, а через три дня де Сад сделал последнюю запись в своем дневнике: «Мне впервые надели кожаный бандаж».
Распоряжения маркиза были выполнены наполовину: тело его вскрытию не подвергли, однако похоронили его со всеми подобающими церковными обрядами. Ренту Констанс Кене выплачивали регулярно, но мебель, книги и одежду не отдали, а пустили с молотка. Также были проданы рукописи, авторство которых было признано де Садом. Рукописи, конфискованные полицией, в том числе двадцать четыре дневниковые тетради, заполненные во время пребывания в Шарантоне, были частично сожжены по просьбе семьи, частично распроданы из-под полы самими конфискаторами, часть бумаг была утеряна.
Через несколько лет в результате эксгумации тела де Сада череп его очутился в руках немецкого френолога доктора Шпурцгейма, сделавшего парадоксальное признание, что череп маркиза напоминает череп «одного из Отцов Церкви».
Как и завещание, собственную эпитафию маркиз также сочинил заранее. И в этой «эпитафии Д. А. Ф. де Сада, сидевшего в тюрьмах при всех режимах» автор именует себя «несчастным человеком».
Путник,
Колена преклони
Здесь в память о несчастном человеке,
Что в прошлом веке начал дни,
А умер в наступившем веке.
Но деспотизм с уродством на челе
Всегда его терзал рукою злобной.
Сей монстр еще при короле
Жизнь сделал гибели подобной.
Не отменил его Террор —
Страдалец был на грани Ада —
При Консульстве цветет он до сих пор
И жертвой вновь избрал де Сада
[14].
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Маркиз де Сад скончался в лечебнице для душевнобольных, но книги его остались жить, вызывая у читателей то ужас, то восхищение. Мало найдется писателей, мнения о которых были бы столь противоречивы и сочинения которых проделали бы столь головокружительный взлет — от томиков, читаемых украдкой, до солидных академических изданий с золотым тиснением на корешках. Путь писателя де Сада от порнографа до философа Просвещения был извилистым и долгим. Когда полиция по просьбе Клода Армана де Сада предала сожжению последний многотомный роман его отца «Дни в замке Флорбель», где автор в своем восхвалении зла и насилия, выражающегося прежде всего в насилии сексуальном, превзошел свои предшествующие романы, в глазах тогдашнего общества и критики он был «непристойным» писателем, автором гнусных порнографических сочинений. Таковым его считали при жизни и называли его романы «эталоном безобразия». Например, когда издатели «Трибунала Аполлона» сочли нужным раскритиковать роман Дефоржа «Евгений и Евгения, или Супружеская ошибка» за обилие жестоких сцен (злодей вырывает из рук матери младенца и бросает его в огонь, негодяй насилует бесчувственную женщину и проч.), они написали, что у автора проснулось «десадово воображение». И со вздохом добавили, что всем жить надо, намекнув тем самым, что у читателя подобные сочинения пользуются успехом. Луи Себастьян Мерсье высказался еще более решительно: «Наверняка ни в Содоме, ни в Гоморре не читали тех книг, что печатают, а затем продают в Пале-Рояле. «Жюстину, или Несчастья добродетели» там можно купить везде. Вложите перо в когти дьявола или злого гения врага человечества, он не смог бы написать хуже».
Все же сочинения де Сада, включая анонимные, получили не только эмоциональную, но и литературную оценку, и автор был включен в современные ему биографические словари писателей — вторым, после аббата де Сада. Например, в справочном издании 1801 года «Siecle litteraire de la France» после статьи об аббате де Саде набрано петитом несколько слов и о его племяннике: родился 2 июня 1740 года, написал «Преступления любви», «Алину и Валькура», ряд пьес, литературные заметки. В 1806 году Барбье в словаре анонимных авторов поместил крошечную статью о романе «Жюстина, или Несчастья добродетели». Назвав роман «чрезвычайно аморальным», он заметил, что автор, опубликовавший «Жюстину» посреди революционных потрясений, скомпрометировал свободу, завоеванную в 1789 году.
Однако в словаре Пигоро (1821) отмечается, что порнографу не удалось полностью вытеснить из де Сада литератора. В 1830-х годах во французских словарях появляется слово «садизм», определяемое как «ужасное распутство с отклонениями, чудовищная и антиобщественная система, вызывающая возмущение у самой природы». В это же время выходит «Всеобщий биографический словарь» Мишо, где в статье, посвященной маркизу де Саду, упомянуты все его изданные сочинения, а также множество рукописных пьес и рукописи «Изабеллы Баварской» и «Аделаиды Брауншвейгской». О последних Мишо, в частности, пишет: «Сюжеты этих романов черны и жестоки, в то время как в театральных пьесах мы не найдем ничего, что противоречило бы добрым нравам и религии».
Тем не менее для известного историка Ж. Мишле, именовавшего де Сада «заслуженным профессором преступлений», маркиз олицетворял собой отвратительное прошлое, свергнутую монархию. Ибо, как писал Мишле, де Сад с высоты своих лет и с присущей ему изысканностью учил всех, что природа, равнодушная к добру и злу, являет собой всего лишь череду преступлений, необходимых для убийств одних, чтобы на их месте возникли тысячи других. Отсюда вывод: мир являет собой одно огромное преступление.
Несмотря на отрицательное отношение к маркизу многих крупных писателей и историков, XIX век постепенно смирился с писателем Донасьеном Альфонсом Франсуа де Садом: его сочинения отнесли к области литературных курьезов и время от времени издавали небольшими тиражами. А внимательные критики уже в первой половине столетия уловили главную опасность книг маркиза, содержавшуюся отнюдь не в порнографии, а в его философии, а потому полагали, что «Алина и Валькур» — роман, пожалуй, более опасный, нежели «Жюстина», ибо в нем не было отвратительных неприличных сцен, и, следовательно, автор, не отталкивая читателя, исподволь внушал ему свои принципы. Известный критик Сент-Бёв усматривал опасное влияние де Сада в стремлении некоторых писателей показывать страсти жестокие и извращенные. «Запах серы», который, по словам Жюля Жанена, сопровождал маркиза, ощущался и в некоторых пьесах Дюма-отца, и в отдельных романах Бальзака и Эжена Сю, и в «Мемуарах дьявола» Фредерика Сулье.
Высоко ценил де Сада Гюстав Флобер. И в конце XIX века Гийом Аполлинер, считавший де Сада «самым свободным человеком», вернул писателю подобающее ему место во французской литературе, став первым серьезным издателем и комментатором его избранных текстов.
В XX веке отношение к «божественному маркизу» радикально изменилось: почитатели провозгласили его предтечей Ницше и Фрейда, сюрреалисты с восторгом называли его «гением революции», историки попытались взглянуть на него как на «зеркало Французской революции». Кровопролитные войны и катаклизмы XX века побуждали людей искать в жестоких сочинениях маркиза ответ на вопрос о природе зла: писатель, обосновавший торжество порока, казался необычайно современным. Постепенно оценочные статьи стали дополняться серьезными кропотливыми исследовательскими сочинениями о жизни и творчестве де Сада. Количество работ, посвященных маркизу де Саду, стремительно увеличивалось, и на сегодняшний день можно с полным правом говорить о садоведении — как, к примеру, мы говорим о бальзаковедении. И фигура «современного» де Сада постепенно начала уступать место писателю и философу XVIII века маркизу Донасьену Альфонсу Франсуа де Саду, чьи сочинения, переведенные на многие языки мира, заняли свое место рядом с трудами Вольтера и Руссо.
