На следующий день, выехав из Страсбурга, кортеж дофины сделал остановку в Саверне (примерно в 40 километрах от Страсбурга), в семейном замке Роганов. Был дан пышный бал, и дофина с упоением протанцевала до девяти вечера. Возможно, именно в этот вечер она и произвела на Рогана то неизгладимое впечатление, которое впоследствии подтолкнет его ввязаться в мутную историю с ожерельем. Как пишет маркиза де Креки
[5], после отъезда дофины Роган набросал ее портрет: «Эрцгерцогиня-дофина отличается приятным ростом, худа, но не сухощава и очень складная, хотя она еще очень юна и не вполне сформировалась. Движения ее плавные и гибкие. У нее великолепные белокурые волосы без малейшей рыжины. Лоб высоковат, но очень красив; форма лица представляет собой безупречный овал. Брови настолько темные, насколько могут быть у блондинки. Глаза голубые и очень светлые, но их нельзя назвать бесцветными. Орлиный нос, возможно, чуточку заострен, но, на мой взгляд, это придает ей еще большую пикантность. У нее маленький, алый, как вишня, рот; пухлые губы, особенно нижняя губа. Кожа тонкая, ослепительной белизны. Ее естественные краски столь хороши, что румяна лишь испортят ее. Осанка ее сразу говорит о том, что перед вами эрцгерцогиня и императорская дочь. Лицо ее всегда дышит благородством. Кротость характера сочетается в ней с природным чувством собственного достоинства. Полагаю, что при виде ее французы станут испытывать чувство нежности в соединении с глубоким почтением».
«Ах, какие, однако, бывают странные стечения обстоятельств!» — скажет впоследствии баронесса Оберкирх, вспоминая пребывание дофины в Страсбурге. Баронесса тоже оставила нам свое описание дофины: «Высокая, прекрасно сложенная, хотя и немного худая. Слегка вытянутое лицо с правильными чертами, орлиный нос, чуть заостренный на конце, высокий лоб, маленький рот, живые голубые глаза, чуточку надменное выражение лица. Ее австрийская губа, похоже, выпячена больше, чем у иных членов ее семьи. Несравненный цвет кожи, соединивший в себе цвета лилии и розы. Волосы светлого пепельного цвета, почти без пудры. Величественная посадка головы, изящество и грация. Зримое благородство души ее притягивает сердца».
Современники сходятся в одном: дофина не красавица, но на удивление обаятельна, мила, очаровательна и блистает всеми красками юности. Габсбургская чопорность умеряется мягким характером, а живое выражение лица заставляет забыть о презрительно выпяченной нижней губе, придающей лицу надменный вид, который, впрочем, тотчас исчезает, стоит ей обратиться к собеседнику. «Я вместе с другими девушками из благородных семейств удостоилась чести быть представленной дофине. Ее простота и изящество мгновенно завоевали наши сердца. Спросив у каждой ее имя и место проживания, она для каждой нашла приятное слово», — писала баронесса Оберкирх.
От Саверна до Версаля немногим более двухсот миль, и на протяжении всего пути в городах, где останавливался кортеж дофины, власти устраивали торжественные встречи с речами, а горожане ликовали, осыпали юную дофину цветами и пили за здоровье ее и дофина. «Да здравствует дофин!», «Да здравствует дофина!» — за дорогу Мария Антуанетта привыкла к этим крикам и, утомленная постоянными торжествами и многолюдьем, научилась под них засыпать, а просыпаясь, все чаще обращала мысли к будущему супругу, пытаясь представить себе: какой он на самом деле? «Надеемся, что, проезжая по Франции, Мадам дофина сумела заметить рвение и энтузиазм французов, жаждавших увидеть ее и выразить ей свое восхищение и любовь», — писала газета «Меркюр де Франс». Газете вторил князь Штаренберг. «…Заверяю вас, что все французы в восторге от нее, а сама она держится гораздо лучше, чем я смел надеяться; никогда еще в этой стране так не встречали ни одну принцессу», — писал он императрице.
Из всех городов, что довелось проехать дофине, в два ей будет суждено вернуться еще раз: в Шалон-сюр-Марн и Реймс. В Реймсе состоится помазание Людовика XVI, а в Шалоне королевская семья, тайком бежавшая из Тюильри, остановится поменять лошадей, не подозревая, что бегство ее закончится падением монархии во Франции.
В Суассоне, последней остановке перед Компьенем, Марию Антуанетту встретил Шуазель, получивший специальное разрешение опередить его величество. «Сударь, я никогда не забуду того, кто устроил мое счастье!» — обратилась к нему дофина. «И счастье Франции!» — ответил министр. Приободренная Шуазелем, которого высоко ценила и которому доверяла ее матушка, Мария Антуанетта уняла дрожь и приготовилась к встрече с будущим спутником своей жизни.
Долгожданная встреча произошла 14 мая, в три часа дня в Компьенском лесу возле реки, рядом с мостом Берн, куда сбежались все окрестные жители, жаждавшие посмотреть на короля и будущую королевскую чету. Людовик XV, которому, похоже, гораздо больше, чем внуку, не терпелось увидеть австрийскую принцессу, приехал лично, взяв с собой помимо будущего супруга трех своих незамужних дочерей. Стоя на расстеленной ковровой дорожке, королевская семья ожидала церемонии представления. Но в нарушение всяческого этикета непосредственная Мадам дофина вместо положенного реверанса бросилась к королю, упала перед ним на колени и поцеловала ему руку. Довольный и растроганный, Людовик поднял невестку, обнял ее, поцеловал и представил ее дофину. Тот неловко ткнул будущую супругу носом в щеку и, замявшись, пообещал поговорить с ней позже. Эта трогательная сцена вызвала бурю восторгов зрителей. Несмотря на возбужденную обстановку, дофина не могла не заметить разительного контраста между дедом и внуком. Король — несмотря на возраст статный, красивый, с живыми черными глазами — смотрел на нее с нескрываемым интересом. Людовик все больше мялся и отводил взгляд, а когда в карете его усадили напротив будущей жены, всю дорогу вжимался в стенку, стараясь ненароком не коснуться ее пышного платья. Вспоминая портреты, присланные в Вену, Мария Антуанетта с грустью пришла к выводу, что художники изрядно приукрасили ее будущего супруга. Перед глазами встали строки из письма матери: «…жена должна во всем подчиняться мужу, ибо главное ее занятие — это угождать ему и исполнять его волю. Только удачный брак может сделать женщину по-настоящему счастливой. Все зависит от женщины; ей следует быть услужливой, кроткой и уметь развлечь супруга».
Дофин казался единственным, на кого не подействовало обаяние юной принцессы. Строгий к себе, суровый к другим, юный Людовик напоминал устрицу, закрывшуюся в своей раковине. Когда его спрашивали, какое прозвище он хотел бы взять, когда взойдет на трон, он отвечал: «Суровый» (Severus). Увы, так его не называли никогда. В начале царствования его именовали «желанным» и «благословенным», в конце станут звать Капетом, по имени основателя династии Гуго Капета, а посмертно прозовут Людовиком Последним… Если судить по дневнику, который он вел с девяти лет, он был чужд эмоциям. Иначе как можно объяснить запись, сделанную в день встречи с дофиной: «14 мая 1770 года — встреча с будущей женой». И больше ничего. А ведь ему сосватали самую обаятельную и красивую принцессу в Европе! Но, принимая во внимание, что самой частой записью в дневнике выступает слово «ничего», фразу, посвященную Марии Антуанетте, можно считать эпистолярным подвигом.
