«Передайте Мерси, что жизнь короля и королевы в опасности; промедление даже в один день может привести к непоправимым последствиям; манифест надобно издать немедленно, он сплотит людей вокруг короля и тем самым спасет его. <…> Кольцо убийц сжимается», — писала 25 июля Мария Антуанетта Ферзену. А 25 июля от имени герцога Брауншвейгского, назначенного командующим объединенной контрреволюционной армией, был издан манифест, в котором говорилось, что соединенные армии намерены положить конец анархии во Франции, вернуть свободу королю и восстановить монархию в полном объеме. Ответственность за безопасность королевской семьи манифест возлагал на жителей Парижа, прежде всего на членов Собрания и муниципалитета, а в случае неповиновения грозил казнями и военной экзекуцией города.
Составленный группой эмигрантов во главе с Жоффруа де Лимоном, манифест сослужил обитателям Тюильри дурную службу: теперь не оставалось сомнений, что король состоит в заговоре с врагами Франции — аристократами и монархическими дворами Европы. Наглый тон манифеста никого не напугал, наоборот, вызвал всеобщий всплеск республиканских чувств и антинемецких и антимонархических настроений. А в Собрании у сторонников республики появился веский повод для низложения короля. Угроза носилась в воздухе, и король, у которого скопилось множество документов, с помощью слесаря Гамена, более десятка лет являвшегося наставником его величества в слесарном деле, соорудил железный сейф или, как его потом назовут, железный шкаф и спрятал туда свои секретные бумаги. Шкаф встроили в стену и замаскировали под каменную кладку. Если бы не предательство Гамена, который — как предупреждала королева — был ярым якобинцем, его бы не обнаружили никогда. Свои бумаги королева частично сожгла, частично собрала в портфель и вручила его Кампан с просьбой спрятать так, чтобы он «в любое время мог быть под рукой». Задача в тех условиях практически невыполнимая. Ибо, как 1 августа писала королева Ферзену, «если никто не придет на помощь, спасти короля и его семью сможет только Провидение».
* * *
День 10 августа 1792 года в историографии именуется по-разному, в зависимости от политических пристрастий пишущих. Для Марии Антуанетты этот день стал днем крушения надежд. На помощь никто не пришел, Провидение предоставило королевскую семью самой себе. Через преданных людей в Тюильри знали о готовящемся вооруженном наступлении на дворец, так что когда в полночь на 10 августа ударил набат, для короля и королевы он не стал неожиданностью. Зная, что можно положиться только на две-три сотни дворян из бывшей личной гвардии короля, полк швейцарцев и нескольких национальных гвардейцев, королевская семья, из которой в ту ночь спали только король и дети, к четырем утра собралась в Зале совета и замерла в тревожном ожидании. Мария Антуанетта пыталась уговорить Людовика надеть защитный жилет, как надевал он его 20 июня, но он отказался, утверждая, что хочет разделить общую судьбу. Когда около шести часов утра король вышел сделать смотр дворцовых войск, гвардейцы встретили его криками «Долой Вето!» и «Да здравствует нация!», а канониры возле пушек угрюмо молчали; только швейцарцы, выстроившиеся вдоль большой лестницы, выразили готовность сражаться до последнего. Но численность толпы, двигавшейся со стороны площади Карузель, была в десятки раз больше. Усмотрел ли ее король или по причине близорукости ничего не увидел? В задумчивости он вернулся в Зал совета; парик его съехал набок, но он этого не замечал.
В семь часов раздались первые выстрелы. Прокурор-синдик Редерер предложил королю вместе с семьей укрыться в Собрании, где уже заседали депутаты. Король промолчал, а Мария Антуанетта произнесла: «Сударь, у нас есть силы; пришло время понять, кто сильнее: король и конституция или заговорщики». Другой свидетель, граф де Ларошфуко, пишет, что Мария Антуанетта ответила иначе: «Лучше прибейте меня к стенам этого дворца, но не заставляйте покинуть его». Однако Редерер нашел способ уговорить королеву: «Неужели вы хотите отвечать за собственную гибель, гибель ваших детей и короля?» Против такого аргумента возражений не нашлось: «Ах, как бы я хотела сделать так, чтобы стать единственной жертвой…» Мария Антуанетта тяжело поднялась со стула и взяла за руку дофина. По словам Турзель, согласие далось ей с таким трудом, что вся кровь прилила к ее лицу. «Идемте», — сказал король, и королевская семья вместе с мадам де Турзель и принцессой Ламбаль покинула дворец. В окружении депутатов и нескольких верных дворян печальный кортеж проследовал через сад в здание Манежа, где заседало Собрание. Ни король, ни королева не оглядывались на покинутый ими дворец, где разворачивалось сражение за опустевшие стены. Швейцарцы и дворяне в черном, те самые, кого называли рыцарями кинжалов, умирали за монархию, еще не зная, что она повержена. Король забыл сообщить швейцарцам, что покидает дворец, забыл отдать приказ не оказывать сопротивления… Потом, в Собрании, как пишет ряд историков, Людовик XVI издал такой приказ, но было уже поздно…
С трудом пробравшись сквозь возбужденную толпу, преграждавшую вход в Собрание (в этой толпе у Марии Антуанетты вытащили часы и кошелек), вошли в зал Манежа. «Я пришел сюда во избежание тяжкого преступления, ибо всегда буду считать себя и свою семью в безопасности среди представителей нации. Надеюсь, вы объединитесь вокруг меня, дабы восстановить порядок и законность», — заявил король. Депутаты зааплодировали, трибуны же возмущенно засвистели и затопали. Тогда председатель, воспользовавшись статьей конституции, запрещавшей проводить заседания Собрания в присутствии короля, предложил компромисс: рассматривать его величество как простого зрителя. Для королевской семьи долго искали место и наконец поместили в крошечную ложу за креслом председателя, отделенную решеткой от зала.
Собрание отправило нескольких депутатов в город восстанавливать порядок, но все они вернулись бледные и напуганные: остановить бойню, начатую санкюлотами и федератами в Тюильри и продолженную на улицах города, уже не смог бы никто. Национальные гвардейцы с большим трудом сдерживали толпу, жаждавшую прорваться в здание Манежа, чтобы «выпустить кишки Австриячке» и «повесить толстого борова». Под давлением событий Собрание декретировало временное отстранение короля от власти и созыв Национального конвента. На протяжении томительных часов, пока шло заседание, король равнодушно лорнировал зал, а сидевшая рядом с ним королева, страшно бледная, пустым взором смотрела перед собой. Обе принцессы чувствовали себя подавленно, и только дофин, не понимая, что происходит, плакал и капризничал. В девять часов вечера королевскую семью отвели в монастырь фельянов, где в ее распоряжение предоставили четыре небольшие кельи с брошенными на пол матрасами. Так как все пленники считали, что вечером они вернутся в Тюильри, никто не взял с собой ни сменной одежды, ни прочих необходимых вещей.
Поздно ночью некий Дюфур, оставивший подробные записки о трех днях, проведенных королем и его близкими в монастыре фельянов, привез кровати, а потом снабдил королевскую семью постельным бельем. Он же раздобыл для пленников чистой воды и утром принес скудный завтрак. Мадам де Турзель, принцесса де Ламбаль и присоединившиеся к ним фрейлины мадам Огье и мадам д'Эгремон с помощью друзей раздобыли для королевской семьи сменную одежду и немного денег. Дюфур, ночевавший перед дверью короля, писал, что всю ночь санкюлоты пытались прорваться в монастырь и охрана с трудом сдерживала их натиск. Галерею, по которой четыре раза в день проходили король и его семья, отделяла от улицы одна лишь решетка, и все время, пока семья оставалась в монастыре, за этой решеткой бесновалась чернь, выкрикивая оскорбления. Каждый день королевскую семью приводили в Собрание и размещали в крохотной зарешеченной ложе, где они слушали бесконечные дебаты о собственной участи. «Королева была больна; удивительно, как у нее хватало мужества высиживать бесконечные заседания в маленькой ложе, где семье едва хватало места», — писал Дюфур. Он приносил узникам обеды, которые заказывал бывший первый служитель королевской опочивальни Тьерри де Виль д'Аврэ, отыскал потерянный Марией Антуанеттой медальон с семейным портретом, исполнял мелкие поручения. 13 августа Дюфур ненадолго отлучился домой, чтобы переодеться, а когда вернулся, увидел опустевшие кельи: по приказу Собрания пленников перевели в башню Тампль. «Ах, какое несчастье! — написал Дюфур. — Значит, лучшему из королей не избежать смерти».
