На следующий день Луи Шарля попросили повторить свой рассказ в присутствии сестры. Та стала стыдить брата, но мальчик, ощущая «мужскую» поддержку важных взрослых, из чувства противоречия, столь свойственного детям в спорах со старшими сестрами, упорно стоял на своем. Ведь он снова был в центре внимания! Тогда Мария Тереза заявила, что брат ее попросту сошел с ума. Затем допросили Елизавету; увидев предъявленные ей показания ребенка, она была настолько поражена цинизмом дознавателей, что гневно оттолкнув от себя протокол, умолкла и более не сказала ни слова. Но, собственно, от нее слов и не требовалось. Ни ее, ни Марию Терезу, никого, кто мог бы свидетельствовать в пользу королевы, в суд приглашать не собирались. Не намеревались вести туда и Луи Шарля, опасаясь, что, увидев мать, мальчик в лучшем случае будет плакать, а в худшем — все опровергнет. Истина тоже была не нужна.
12 октября среди ночи королеву вызвали на секретный допрос в Большой зал революционного трибунала. Чтобы застать узников врасплох, быстрее сломить их волю, судьи трибунала допрашивали свои жертвы ночью. Допрос вел Эрман в присутствии самого Фукье-Тенвиля. Вот выдержки из протокола:
«— Это вы научили Луи Капета лицемерить, отчего ему удавалось так долго обманывать добрый французский народ, который не догадывался о его гнилом коварстве?
— Да, народ был обманут, но не мной и не моим мужем.
<…>
— Вы подстрекали Луи Капета к предательству; ваши советы и, возможно, угрозы побудили его бежать из Франции, чтобы стать во главе тех, кто хотят растерзать нашу родину?
— Мой супруг никогда не хотел бежать из Франции.
— А какова была цель поездки, именуемой Вареннской?
— Он хотел получить свободу, которой здесь его лишили, также он хотел издалека примирить все партии ради блага и спокойствия Франции.
— Тогда почему вы поехали под чужим именем русской баронессы?
— Потому, что под своими именами мы бы не смогли выехать из Парижа.
<…>
— Вы всегда старались задушить свободу; вы хотели царствовать во что бы то ни стало, взойти на трон по трупам патриотов?
— Мне незачем было всходить на трон, я и так его занимала; я всегда хотела блага Франции, хотела, чтобы страна была счастлива; и какое бы правление она ни выбрала, я буду довольна ее выбором.
— Вы вместе с эмигрантами и принцами плели заговоры против безопасности Франции?
— Я никогда не вступала в заговор ни с одним французом, что находится за границей. Что же касается братьев, то я написала им несколько ничего не значащих писем.
<…>
— Считаете ли вы, что для счастья народа необходим король?
— Один человек не может решать такие вопросы.
— Вы наверняка жалеете, что народ уничтожил трон, на который мог бы взойти ваш сын?
— Если страна будет счастлива, то большего для своего сына я не желаю…»
После допроса Марии Антуанетте предложили выбрать себе защитников, но она сказала, что никого не знает; тогда ей назначили официальных защитников: Тронсон-Дюкудрэ и Шово-Лагарда, недавно выступавшего защитником на процессе Шарлотты Корде, заколовшей Марата. Шово-Лагард явился утром к королеве и умолял ее подать прошение об отсрочке слушания дела, ибо он физически не сможет за одну ночь ознакомиться с документами. Поддавшись на уговоры, королева написала прошение, но ответа на него не последовало.
14 октября, в понедельник, в восемь часов утра Марию Антуанетту отвели в Большой зал, где начиналось судебное заседание. Зал был переполнен, среди зрителей преобладали рыночные торговки — и те, кто выкрикивал проклятия в адрес «Австриячки», и те, кто бесплатно отдавал Розали «наилучшие персики для нашей королевы». Опасаясь, что у королевы не хватит сил простоять все заседание, для нее на небольшом возвышении поставили кресло. Высоко держа седую голову, в черном траурном платье, залатанном заботливой Розали, королева твердой походкой вошла в зал и заняла отведенное ей место. Помимо королевы предстояло опросить сорока одного свидетеля, многих из них (например, администратора Мишони и бывшего мэра Парижа Байи) доставили на процесс прямо из тюремных камер. Двенадцати присяжным предстояло вынести обвинительный приговор. Иного варианта не рассматривалось: желание спасти королеву могло обернуться гильотиной для самих присяжных.
Сначала зачитали обвинительное заключение, в котором говорилось, что «за время революции вдова Капет беспрерывно поддерживала преступные отношения и переписку с иностранными державами, наносящими вред Франции, а внутри республики — со своими тайными агентами, подкупленными ею… что в разное время она любыми способами, какие считала годными для достижения своих коварных целей, пыталась вызвать контрреволюцию…». Резюме: Марию Антуанетту обвиняли в государственной измене, а в качестве доказательств использовали все, включая памфлеты и признания мадам Ла Мотт. Затем настал черед допроса свидетелей, но никто из них не дал серьезных показаний, способных подкрепить выводы, сделанные обвинением.
Когда дошла очередь до Эбера с его обвинением в кровосмешении, один из судей попросил королеву объяснить, почему она не ответила на обвинение. «Если я не ответила, то лишь потому, что сама природа отказывается отвечать на подобные обвинения, предъявленные матери. Я взываю ко всем присутствующим здесь матерям!» — взволнованно ответила Мария Антуанетта. И по залу пронесся ропот негодования против обвинений Эбера. Наклонившись к Шово-Лагарду, королева шепотом спросила: «Не слишком ли резко я ответила?» В 11 часов вечера опрос свидетелей завершился; прежде чем закрыть заседание, председательствовавший Эрман спросил королеву, не хочет ли она что-нибудь добавить в свою защиту «Вчера я не знала свидетелей, не знала, что они будут говорить. Никто из них не привел ни одного факта в мою пользу. Поэтому я хотела бы подчеркнуть, что была всего лишь женой Людовика XVI и была обязана соглашаться с его волей», — произнесла королева. Смертельно усталую Марию Антуанетту доставили в камеру. Ей хотелось надеяться, что ее приговорят к высылке из страны.
На следующий день работа трибунала возобновилась. Фукье-Тенвиль набросал картину нравов развращенного двора, а затем судьи продолжили опрашивать свидетелей. К шести часам вечера опрос завершился, и слово предоставили защитникам. Речей их не сохранилось, осталась только пометка секретаря, указавшего, что в течение двух часов Шово-Лагард отвел от королевы все обвинения в сговоре с иностранными державами. Следом за ним Тронсон-Дюкудрэ отмел обвинения в сношении с врагами внутренними. Разъяренный Фукье-Тенвиль приказал арестовать обоих защитников прямо в зале суда. Снова зачитали обвинительный акт, а председатель Эрман заявил, что «природа и разум, столь долго подвергавшиеся оскорблениям, теперь удовлетворены: равенство восторжествовало! <…> Антуанетту обвиняет французский народ. Все политические события, случившиеся за последние пять лет, свидетельствуют против нее». После недолгого совещания присяжные согласились со всеми пунктами обвинения и с требованием обвинителя «приговорить вышеозначенную Марию Антуанетту Лотарингскую эрцгерцогиню Австрийскую, вдову Луи Капета к смертной казни». Это произошло 16 декабря 1793 года в четыре часа десять минут. Как вспоминал Шово-Лагард, королева спокойно выслушала приговор, не выказав ни малейшего признака страха, негодования или слабости. «Приговор сразил ее. Спустившись по ступенькам, без единого слова и жеста она пересекла зал, словно ничего не видела и не слышала; но, проходя мимо зрителей, гордо подняла голову».
