Я получил две книги о швейцарцах, о коих просил.
Шлю признательность свою всем друзьям своим, а особливо графу Люксембургскому и мадам Фламар, и от всего сердца посылаю им свои наилучшие пожелания.
А еще прошу Моранда вовремя отправлять мне письма, потому как без них меня одолевает печаль, ибо время, отведенное нам в этом мире, впустую проходит.
И то же самое скажи мадам Буасоньер и ее близким, а еще ее любезной подруге; жаль мне весьма, что они занедужили; за всеми делами я не забыл, что хотел бы знать, кто мне пишет, посему как почерк принадлежит совсем иной руке. Наидостаточные пожелания мои Моранду и Грийе; поручаю себя Господу и передаю приязнь свою твоей Франческе и Агостину тоже»6.
Серафина не умела писать и свои письма диктовала. А чтобы супруг ее ничего не заподозрил, офицер, записывавший по приказу коменданта за мадам Калиостро, относил письма мадам Буасоньер, проживавшей по соседству с графом и графиней, и та своей рукой переписывала их. О чем в течение почти полугола писала графиня мужу, вводя его в заблуждение о своем истинном положении? Есть мнение, что Серафина пользовалась всеми послаблениями, что предоставлялись знатным узникам, и к ней, как и к кардиналу, допускали посетителей. Второй раз Лоренца-Серафина приехала в Париж и второй раз оказалась в парижской тюрьме. Не промелькнула ли у нее мысль, что и на этот раз в ее заточении повинен супруг, скрывший от нее какие-то свои интрижки? Может, именно в бастильской камере у нее впервые возникла мысль расстаться с Калиостро?
По словам Беньо, молодой адвокат Польвери, призванный защищать супругу магистра, настолько был ею очарован, что написал в ее защиту письмо, где именовал свою подзащитную «ангелом в человеческом облике, посланным на землю скрасить дни необыкновенного человека» и «идеалом совершенства». «При чем здесь она и уголовный процесс?» — резонно вопрошал адвокат. Но так как обвинений Серафине не предъявляли, ибо арестовали ее заодно с супругом по письму с печатью, письмо адвоката действия не возымело. В феврале к Серафине допустили Тилорье; от него граф узнал, что супруга его в Бастилии и здоровье ее чрезвычайно ослаблено. Сообщение Тилорье потрясло Калиостро. Как, почти полгода он сидит в Бастилии, ведет переписку с женой, полагая, что та находится на свободе и исполняет его поручения, а она, оказывается, узница той же самой тюрьмы! И тоже арестована ни за что! От имени Калиостро Тилорье немедленно подал прошение об освобождении Серафины: «Просит всепокорно граф Александр Калиостро сим письмом и яко муж Серафины Феличиани […] имея причину надеяться, что главный Французский Сенат не отвергнет прошения иностранца, требующего свободы для супруги своей, умирающей в челюстях Бастилии… Определен будучи под уголовный суд, челобитчик ничего для себя не просит и ожидает в оковах той минуты, когда правосудие явно засвидетельствует его невинность: но моя супруга, которая определена под суд без обвинения и даже не была, как сказывают, призвана в свидетельство, но которая однако ж пять месяцев находится в заключении и при всем том не попущено было челобитчику с ней видеться; об ней он только просит — он ничего не говорил, покамест у супруги его здравие не переменилось; но ныне, как он знает, она опасно больна и жизнь ее угрожаема смертию. […] Пускай врата Бастилии останутся для нее закрытыми, но да попустят по крайней мере ее несчастному супругу иметь единое удовольствие, чтобы подать ей помощь или, когда оная бесполезна, чтобы сомкнуть ей глаза…»7 Высокочувствительное послание не соответствовало действительности, а посему комендант, заявив, что никаких иных болезней, кроме обычных женских, у графини не наблюдается, отпускать ее отказался. Если же верить слухам, комендант просто не хотел расставаться с красавицей, ставшей его любовницей. Ох уж эти слухи! Сколько их витало над Парижем — да что там над Парижем, над всей Европой — во время процесса! Кто-то внимал душераздирающим историям о страдавшей в сыром каменном мешке графине Калиостро, кому-то, напротив, осведомленные лица сообщали, что и граф, и графиня устроились весьма недурно для заключенных: у Калиостро есть лакей и собственный повар, а его жене дозволено свободно гулять в стенах крепости. Сохранилось множество свидетельств об узниках Бастилии, покупавших себе довольно сносные условия содержания. Например, переведенный в 1784 году из Венсенской крепости в Бастилию небезызвестный маркиз де Сад сам обставил отведенную ему камеру, потратив на это более 20 тысяч ливров; еду маркиз заказывал у лучших трактирщиков.
Когда жалостливое прошение стало достоянием гласности, видный член парижского парламента Дюваль д’Эпремениль (по совместительству тесть Тилорье) взял дело освобождения Серафины в свои руки. Видный оппозиционер, пользовавшийся поддержкой герцога Орлеанского, активно ненавидевшего королеву, д’Эпремениль прекрасно понимал, что любое поражение двора является победой оппозиции. Адепт Калиостро и член Египетской ложи, д’Эпремениль нажал на нужные рычаги и добился освобождения графини: 26 марта она вышла на свободу. Но прежде чем отпустить Серафину, комендант предложил ей подписать документ, согласно которому она признавала, что получила деньги, бриллианты и украшения, взятые у нее в доме при аресте. «Господин комендант, — ответила Серафина, — я, конечно, плохо разбираюсь в формальностях, но, по-моему, это несправедливо. Как я могу утверждать, что получила назад свои вещи? Я ничего не получала!» «Не волнуйтесь, мадам, — ответил комендант, — это простая формальность. Через несколько дней все вещи будут вам возвращены». Серафине не терпелось покинуть мрачные стены Бастилии, и она подписала бумагу. Точнее, изобразила значок, который обычно ставила вместо подписи. Тяжелые двери распахнулись, опустился подъемный мост, и Серафина, жадно глотая свежий весенний воздух, покинула твердыню абсолютизма. Дома ее встретили верные Франческа и Агостино; после разгрома, учиненного жандармами, слуги привели дом в порядок, но возместить ущерб они, разумеется, не могли.
Узнав, что комендант де Лонэ и комиссар Шенон фактически обокрали его, Калиостро ужасно возмутился и через Тилорье попытался убедить де Лонэ вернуть, как он и обещал, драгоценности и деньги графине. Но де Лонэ ответил, что не брал на себя никаких обязательств по отношению к графине Калиостро; относительно же имущества — пусть проситель сначала выйдет из Бастилии, а там посмотрим. Ответ коменданта разозлил не только магистра, но и его адвоката, и незадолго до решения суда они составили прошение в парламент. В этом прошении Калиостро, по сути, обвинял де Лонэ и комиссара Шенона в неисполнении служебных обязанностей и — называя вещи своими именами — в краже. Ибо «в протоколе об аресте комиссар Шенон не упомянул ни о деньгах, ни о драгоценностях; господин же де Лонэ сумел получить бумагу, согласно которой графине Калиостро вернули все ее имущество». Калиостро просил «выдать ему документ», подтверждавший незаконность изъятия драгоценностей и денег, и признать недействительной бумагу, которую де Лонэ заставил подписать его супругу. И разумеется, потребовал вернуть ему изъятое. Забегая вперед скажем, что кое-какие бриллиантовые украшения Серафине все же вернули, но суммы, указанные Калиостро — «47 чеков на 100 ливров, 15 колбасок по 50 дублонов каждая, 24 квадрупля испанских, 1233 цехина венецианских и римских»8, — нет. Впрочем, возможно, это были не чеки и не колбаски, а бумажник со ста тысячами ливров. В любом случае сумма крупная…
