* * *
Лина снова воспользовалась связями с русскими, которых у нее теперь было не меньше, чем у матери, и устроилась на постоянную работу в финансовом районе Нью-Йорка. Помог трудоустроиться и опыт работы у Брешковской. Каждое утро, заплатив 5 центов, она ехала в метро из Вашингтон-Хайтс (район Северного Манхэттена) до Либерти-стрит, 136. Лина получала от 16 до 20 долларов в неделю – обычная зарплата для молодой женщины-стенографистки или помощницы в офисе – в Комитете русских кооперативных союзов.
Американский комитет был частью Всероссийского центрального союза потребительских обществ, организации, известной под непонятным акронимом «Центросоюз». Комитет издавал ежемесячный журнал на английском языке Russian Cooperative News, в котором подробно рассказывалось о деятельности и планах организации. В первом номере журнала говорилось об экономической и дипломатической целях американского комитета, о важности вклада Соединенных Штатов в торговлю и промышленность России
[37]. Однако, хотя речь там шла об американских интересах, было очевидно, что на первом месте стоят интересы России. Объявление об окончании Первой мировой войны вызвало какие угодно чувства, но только не эйфорию. Россия была растерзана войной, так что праздновать было нечего. С Германией был подписан мирный договор, и снята блокада. На мировом рынке появился сильный и влиятельный конкурент, с которым следовало считаться. «Теперь страны вынуждены сформировать принципы экономической политики, полностью отличающиеся от тех, что были во время войны»
[38]. Экономические реформы, проведенные большевиками для спасения российской экономики, находились под угрозой. Кто бы мог подумать, что таковы окажутся последствия заключенного мира?
В американском Центросоюзе (еще одно отделение находилось в Москве, в здании, построенном Ле Корбюзье) располагалось отделение Московского народного банка
[39]. Лина работала на четвертом этаже под руководством Евгения Сомова, которому ее представили общие знакомые. Кроме того, он работал помощником и секретарем композитора Сергея Рахманинова. Сомов был немного влюблен в Лину, и ему нравилось поддразнивать ее из-за стеклянной перегородки между столами. Иногда он снимал трубку параллельного телефона и подслушивал ее личные разговоры.
Одним из клиентов банка был голубоглазый блондин, композитор и пианист, приехавший в Нью-Йорк из России. Он был на пути к славе, однако музыка его вызывала споры в Европе и Соединенных Штатах. Этот человек не скрывал, что презирает музыку композиторов-романтиков, которая была по душе нью-йоркским любителям музыки. Американские средства массовой информации рассуждали о его жесткой, механистической технике исполнения и какофонических сочинениях, таких как Концерт для фортепиано с оркестром № 2 и Скифская сюита. Однако при личном общении композитор не производил впечатление эксцентричного человека не от мира сего. У него был настолько плотный гастрольный график, что он постоянно испытывал смертельную усталость, но, несмотря на это, упорно двигался к поставленной цели – завоеванию Нового Света. В Нью-Йорке на его пути стоял Рахманинов, он был старше и относился к более консервативному поколению.
Время от времени новый клиент заходил в банк, чтобы отправить телеграфный перевод своей матери, оставшейся в России. Насколько ему было известно, мать поехала на юг с семьей племянника. Путешествие было опасным, поскольку племянник отступал вместе с проигравшей Гражданскую войну белой армией. Композитор надеялся, что родным удастся благополучно добраться до Черного моря и покинуть Россию. У него было крайне мало денег, однако он отчаянно пытался разыскать мать. Рассылал письма во все российские консульства, вкладывая в них скромные денежные суммы, с просьбой сообщить, где его мать и как он может связаться с ней.
Сначала Лина считала его самодовольным и грубым, но потом прониклась обаянием композитора. Он тоже заинтересовался Линой. Летом 1919 года они несколько раз ходили вместе на концерты и званые ужины. Сталь был их общим другом и, поощряя их отношения, часто приглашал на вечеринки на Стейтен-Айленде. Мать Лины высказывала беспокойство по поводу зарождающихся отношений и призывала дочь держаться от музыкантов подальше – то же самое ей самой когда-то говорил отец. Но Ольга признавала, что он обаятельный человек, и с удовольствием слушала его рассказы о России, бывшей и настоящей.
Его звали Сергей Прокофьев. Лина впервые увидела Прокофьева 10 декабря 1918 года в Карнеги-Холл, где он исполнял свой Концерт для фортепиано с оркестром № 1. Вера Данчакова позвонила матери Лины с известием, что из России с концертом приехал композитор, опровергающий устоявшиеся представления о музыке. Ни Вере, ни Ольге не нравилась новая музыка, но им было интересно послушать «большевистского» музыканта, имевшего репутацию «безумного гения». Лина, услышавшая разговор матери с Данчаковой, воскликнула: «О, я тоже хочу пойти на концерт!»
[40] Так она попала на концерт, вызвавший бурю самых разных эмоций, а после этого встретилась с композитором за кулисами. С этого, казалось бы, незначительного эпизода началась следующая фаза ее жизни, еще более наполненная приключениями, чем детство.
Глава 2
Зарубежные музыканты много лет развлекали нью-йоркскую публику, но в 1918 году гвоздем программы был Сергей Прокофьев – виртуоз, модернист, исполнявший собственную новаторскую музыку.
Вундеркинд, сравнимый по таланту с Моцартом, учился в Петербургской консерватории, первым знаменитым выпускником которой стал Петр Чайковский. Сергей был намного младше сокурсников, однако смотрел на них свысока. В насмешку на уроках гармонии он вел статистику их ошибок, старательно сортируя параллельные квинты и другие несуразности в отдельные графы и высчитывая проценты. Он во всеуслышание заявлял, какая скука эта учеба. Преподаватели ворчали, сердились и вздыхали, возмущаясь «неправильными» нотами и непонятными оркестровками. Прокофьеву объясняли, что он слишком увлечен наделавшими развращенными экспрессионистами, футуристами и примитивистами, но на самом деле их музыка – просто шум; следует оказывать больше уважения традициям. Как правило, Сергей не обращал внимания на критику и даже гордился тем, что оценки у него хуже, чем у послушных, примерных однокурсников. Однако выговоры, которые он регулярно получал от Николая Римского-Корсакова, Анатолия Лядова и Николая Черепнина, подчас бывали строгими, даже несправедливыми, и это его задевало.
