Он был так же стремителен, как и братья. Не успел закончиться конгресс в Лейбахе, как на севере Италии вспыхнуло восстание. Карл стремительно добрался до Флоренции, где дрожало от страха его неаполитанское величество. Ротшильду пришлось не только быстро передвигаться, что не очень-то соответствовало его комплекции, ему пришлось говорить много, быстро и убедительно. Он преуспел и на этом поприще. Ему удалось убедить перепуганного монарха в том, что австрийские драгуны вскоре втопчут в грязь всех подстрекателей к мятежу, что они не замедлили сделать. Олицетворенная уверенность и твердость, он помог нестойкому Бурбону двинуться в нужном направлении, на юг.
В Неаполь Карл прибыл уже как олицетворение силы. Таким ему и необходимо было быть – предстояла борьба. Итальянский финансовый синдикат заявил о своем намерении предоставить военную ссуду за меньший процент, чем предлагали Ротшильды. В качестве ответной меры Карл обратился к командованию. При содействии австрийского генерала он остался единственным распорядителем военного займа.
К 1827 году основанный Карлом банк превратился в неаполитанскую структуру, осуществляющую финансирование армии, на штыках которой держался королевский режим. Карл диктовал свою волю при дворе и на благо двора. Если раньше он выступал в качестве финансового представителя Вены в Неаполе, то теперь – отстаивал интересы королевства в Вене. Именно Карл убедил Меттерниха вывести австрийские войска из Неаполя, когда королевская власть достаточно окрепла.
Разумеется, банкирский дом Карла был крупнейшим в королевстве, а его дворец на склоне Везувия, на дверях которого он разместил свою мезузу, – самым роскошным. К нему на приемы стекалась вся местная аристократия, Леопольд Сакс-Кобург, герцог Луккский, в будущем первый король Бельгии, был частым гостем на вечерах Карла. Деньги Карла проходили через казначейства большинства государств, на которые в те времена была поделена Италия. С их помощью герцог Тосканский осушил знаменитые тосканские болота, они работали в королевстве Сардиния в виде тринадцати государственных займов на общую сумму 22 миллиона фунтов, они достигли даже резиденции папы римского.
Карл использовал все свое влияние для преодоления антиеврейской направленности политики Ватикана. Он был настойчив. Он позволял себе даже называть в контрактных документах Святой престол просто «итальянским государством». Несмотря на это, деньги Ротшильда, отнюдь не христианские, Ватиканом отвергнуты не были. И вот наступил тот самый день, 10 января 1832 года, с которого начался наш рассказ о мальчике с мезузой. В этот знаменательный день папа Григорий XVI удостоил Карла фон Ротшильда своей аудиенции, допустил его к своей руке и прикрепил орден Святого Георгия на лацкан кошерного барона.
Амшель-цветовод
Все четверо братьев, о которых шел рассказ выше, были во многом похожи. Их отличали энергия, напор, стремительность и потрясающая восприимчивость. И такими они оставались до самой смерти – молодость покидала их с последним вздохом. Амшель был слеплен из другого теста. Он отличался от них даже внешне – он был невысок и худощав, никакого «ротшильдовского брюшка». Его образ прочно связан с патриархальными традициями, с атмосферой сумрачного обиталища первосвященника.
После смерти старого Майера Амшель, как старший сын, наследовал банк во Франкфурте, положение главы семьи и забавные привычки своего отца.
В отличие от братьев он не покидал родного города, хотя все столицы Европы были теперь открыты для него. Его не смогли сдвинуть с места печально известные крики «Хепп, хепп!», сопровождавшие проносившиеся по улицам Франкфурта погромы. Одним мановением руки Амшель мог возвести для себя дворец в любом гостеприимном уголке Европы, но он так никогда этого и не сделал. Он оставался во Франкфурте и терпеливо и смиренно собирал камни, залетавшие в его окна.
Однажды под окнами его нового большого дома, расположенного уже вдали от Еврейской улицы, собралась разгневанная, антисемитски настроенная толпа. Амшель вышел на балкон.
– Друзья, – сказал он, обращаясь к стоящим внизу людям, – вы хотите денег от богатого еврея. Вас, немцев, сорок миллионов. У меня примерно столько же флоринов. Для начала я дам по флорину каждому из вас.
Люди подставляли ладони, ловили монеты и уходили.
Можно сказать, что всю оставшуюся жизнь Амшель провел, уговаривая и успокаивая враждебную толпу. Он стал главным защитником немецких евреев. Это он финансировал большинство благотворительных мероприятий. Это он добился снятия цепей с Еврейской улицы.
Это он после долгой борьбы добился того, чтобы евреи стали полноправными гражданами Франкфурта.
Амшель был старшим среди братьев. И на его плечи легли заботы, связанные с получением назначений и знаков отличия для братьев. Именно он от имени большой пятерки выражал соболезнования и поздравлял коронованных особ. Было нечто поэтичное в том, что старший из братьев, принявший бразды правления от старика Майера, был самым правоверным среди них. В его венах текла кровь средневековых евреев, обитавших в гетто. Он не стал приспосабливать свое имя к европейским стандартам и так и остался Амшелем, тогда как Джекоб стал Джеймсом, а Кальман – Карлом.
В распоряжении Амшеля была целая армия образованных служащих, в чьи задачи входило написание писем. Но он требовал от них сохранения привычных ему грамматических ошибок, пришедших из идиш и архаического написания цифр. Когда Амшель писал главному комиссару-интенданту Англии, то обращался к нему «высокочтимый господин комишар», чем вызывал улыбку и у своих братьев, и у самого «комишара». И в этом был весь Амшель, куртуазный, ироничный и самодостаточный. Позднее, когда уровень общения Ротшильдов достиг королевских и императорских высот, ему пришлось изменить своим привычкам и позволить орфографии, грамматике и каллиграфии торжествовать в его переписке, но тем не менее… Письмо канцлеру Меттерниху, где он выражал свою радость по поводу выздоровления императора Франца, Амшель закончил словами: «…и да буду я вечно счастлив тем, что могу почтительнейше считать себя Вашим скромнейшим и покорнейшим слугой…» Фраза, достойная старого Майера.
Амшель продолжил еще одну традицию отца – он поддерживал самые тесные связи с Гессенским домом. И если раньше Майер Амшель управлял финансами принца Уильяма, то теперь его сын, Амшель Майер, финансировал сына принца Уильяма. Амшель любил пройтись по улицам Франкфурта в своем любимом сюртуке, сшитом по образцу и подобию тех, что носили в гетто. Иногда он забредал в замок принца к завтраку или к обеду, и у его светлости всегда были наготове кошерные блюда для его друга-банкира.
«Они обедают совсем по-семейному со своими деловыми партнерами», – писал удивленный хроникер.
Другие немецкие принцы обращались к нему за помощью, или, грубо говоря, шли к банкиру с протянутой рукой. Амшель финансировал собрание Германской конфедерации во Франкфурте и таким образом, по словам первого министра финансов Конфедерации, «оплатил ее появление на свет». Этот гигант среди германских банкиров держал руку на пульсе каждой инвестиционной сделки к востоку от Рейна и к северу от Дуная. Сотни германских фабрик, заводов, железнодорожных линий и шоссейных дорог обязаны своим появлением тщательным подсчетам в бухгалтерских книгах Амшеля Майера в его штаб-квартире на франкфуртской улице Фаргассе.
