«У нас нет времени ни охнуть, ни вздохнуть», – писал Дизраэли королеве Виктории.
Все это только подтверждало неизбежность дальнейшего развития событий, сформулированную в восклицании барона Лайонела. Дизраэли собрал своих министров, получил их согласие, выглянул из кабинета и произнес только одно слово «да». Секретарь премьера вскочил в экипаж и стрелой помчался в Нью-Корт, в Партнерскую комнату.
Лайонел сидел в своем кабинете, склонившись над столом, и наслаждался мускатным виноградом. Когда ему сообщили, что английское правительство хотело бы получить четыре миллиона фунтов к завтрашнему утру, пожалуйста! – он пару секунд продолжал посасывать виноградину.
– Я дам им деньги, – сказал он наконец и выплюнул косточку.
Через 48 часов лондонская «Тайме» сообщала, что банк «Н.М. Ротшильд и сыновья» перевел на счет хедива четыре миллиона фунтов и что все акции Суэцкого канала, принадлежащие хедиву, поступили в собственность правительства ее величества. С учетом того небольшого пакета акций, который еще ранее принадлежал Англии, теперь страна получала большинство голосов и полный контроль над этой новой жизненно важной артерией мира.
«Это только что случилось! – писал Дизраэли королеве 24 ноября 1875 года. – Вы его получили, мадам! Мы обошли правительство Франции.
…четыре миллиона фунтов стерлингов! И почти мгновенно. Только одна компания была на это способна – это Ротшильды».
В 1935 году эти национальные активы, приобретенные с помощью Ротшильдов, оценивались уже в 93 миллиона фунтов стерлингов. Доходы, которые Англия получила от эксплуатации канала, во много раз превысили те 3 процента, под которые Лайонел предоставил свой кредит. Только в 1936–1937 годах канал принес Англии 2 248 437 фунтов, то есть 56,5 % от суммы, вложенной в его покупку.
Вечерняя трапеза Дизраэли оказалась весьма питательной. Диззи отблагодарил клан в свойственной ему красноречивой и цветистой манере, причем сделал это заранее. Еще до покупки канала он в одном из своих самых удачных романов, «Конигсби», вывел еврейское семейство Сидониас, богатых, могущественных, выдающихся, интеллигентных и – легко узнаваемых. Фактически, и в этом также выражалась признательность автора, – автор приписал им и некоторые сугубо положительные черты, присущие ему самому.
Сельские сквайры
Особняк Лайонела по Пикадилли, 148 был далеко не единственным владением Ротшильдов, где премьер-министр мог пообедать с удовольствием и с пользой. Фердинанд Ротшильд обосновался на Пикадилли, 142, во дворце XVI века с роскошным белым бальным залом. В доме под номером 107, первом здании в Вест-Энде, которое приобрел Натан, поселился Майер. Поблизости, на Гросвенор-Плейс, в герцогском дворце, жил Энтони. Неподалеку, на Симор-Плейс и Гамильтон-Плейс, выстроили себе дома сыновья Лайонела. Вскоре этот район получил название «Улица Ротшильдов» – сказочное продолжение Еврейской улицы во Франкфурте.
В самой зеленой части Бакингемшира появилась также Аллея Ротшильдов. Все началось с госпожи Натан. Как всякая хорошая заботливая еврейская мать, она считала, что ее сыновья слишком много времени проводят в трудах в душном и задымленном Сити. Поэтому в долине Эйлсбери она купила охотничьи угодья. Младший, Майер, вскоре проникся буколическими настроениями настолько, что нанял Джозефа Пакстона, того самого архитектора, который построил хрустальный дворец принца Альберта для Лондонской выставки. Пакстон построил супервиллу в англосаксонском стиле. Майер назвал ее Ментмор-Тауэрс, наполнил музейными редкостями, картинами, вазами, коврами, роскошной мебелью и окружил садами, парками, пастбищами, конными заводами и конюшнями. Все это, вместе взятое, подвигло леди Истлейк воскликнуть: «Медичи даже на вершине своей славы никогда так не жили!»
Таким образом, Майер из уважения к обеспокоенной матери вместо того, чтобы стать бледным клерком, превратился в самого-самого лучшего наездника, охотника, стрелка и самого веселого барона во всей Англии. В Ментмор-Тауэрс издатель лондонской «Тайме» пикировался с блестящей леди Истлейк, министр Гладстон умиротворял спорящих, Мэтью Арнольд изредка бросал свои замечания, а Уильям Теккерей тихо и вежливо, как и подобает писателю, прислушивался к разговору, лишь изредка выдавая «меткие выражения». Одно из них приписывают Тайлерану, но на самом деле его произнес Теккерей во время одной из длинных тирад леди Истлейк, посвященных моде.
– Женское платье, – сказал Теккерей, – часто напоминает зимний день. Оно начинается слишком поздно, а заканчивается слишком скоро.
Еще более теплые чувства вызывало у Теккерея другое поместье Ротшильдов. Старший брат Майера, барон Энтони, построил дом в Астон-Клинтон, неподалеку от Эйлсбери. Здесь все было так же роскошно, как у Майера, но выдержано в более строгом стиле. Здесь проводили долгие вечера Роберт Браунинг, лорд Теннисон, Гладстон и Дизраэли, а также Мэтью Арнольд и Теккерей. Дочери Энтони могли составить некое представление об английской политике и литературе XIX века, просто пройдя по гостиной своего отца.
Что же было источником вдохновения? Как всегда, нежная влюбленность. Восхищение, которое Теккерей испытывал перед баронессой Энтони в Астон-Клинтон, было отнюдь не менее сильным, чем восторг Гейне перед баронессой Джеймс де Ротшильд.
Вот что писал Теккерей о предмете своего обожания: «Только вчера я видел еврейскую даму с младенцем на коленях, и лицо ее, склоненное к ребенку, лучилось такой ангельской нежностью, что казалось, они оба окружены сияющим нимбом. Клятвенно заявляю, я мог бы опуститься на колени перед этой божественной добротой».
Разумеется, прекрасно, когда твой образ обессмертит гениальный поэт или писатель, но когда вам еще нет двадцати, хочется получать и другие подарки. А какие подарки получали дочери Ротшильдов? Констанс, старшая дочь сэра Энтони, увлекалась педагогикой. И вполне естественно, папочка подарил ей школу. Когда ей исполнилось 16, она записала в своем дневнике: «…папа спросил меня, что я хочу получить в подарок на день рождения. Я честно ответила: «Школу для малышей». Я получила согласие, и вскоре мне разрешили заложить первый камень в фундамент нового школьного здания».
Все это великолепие превзошел барон Лайонел. Хотя он уже владел своим домом 148 по Пикадилли и Ганнерсбери, он перебрался «в деревню» уже в конце жизни, но зато основательно, как и подобало старшему сыну и главному наследнику Натана. Для начала он приобрел поместье Тринг в Хертфордшире, неподалеку от бакингемширских поместий его родни. На обстановку и картины для своего сельского дома барон потратил четверть миллиона фунтов (то есть три с половиной миллиона долларов). Тринг, прекрасное здание XVII века, был окружен угодьями площадью 3500 акров. Тринг построил сам Кристофер Рен, тот самый архитектор, который возвел собор Святого Павла в Лондоне. Заказчиком был король Карл II, а предназначался Тринг в подарок прелестной Нелл Гвинн, когда-то торговавшей апельсинами на Друри-Лейн, а затем превратившейся в английскую мадам Помпадур. Поместье стало ее постоянным прибежищем, здесь она жила, танцевала и пила.
Здесь, где повсюду еще сохранились вензеля бывшей владелицы, «Н. Г.», Лайонел устраивал свои сельские праздники. Говорили, что эти напоминания о вульгарном прошлом иногда раздражали нового владельца. Лайонел и сам с полной серьезностью относился к титулу барона – который полностью игнорировал его отец, – и заставил сделать то же своих братьев. Он изменил также звучание титула – резкое тевтонское «фон Ротшильд» он превратил в изящное «де Ротшильд». Натан, как мы знаем, был похоронен, согласно его воле, без всяких баронских почестей, и на могильной плите нет упоминания о титулах. Но и здесь Лайонелу удалось исправить положение – после смерти Натана. На могильном камне своей матери, супруги основателя Лондонского дома, Натана, он приказал высечь: «Баронесса Ханна де Ротшильд, вдова барона Натана Майера де Ротшильда».
