— Спасибо, детушки, — сказал старик, не спеша сел, переметнул гусли из-за спины на колени и ударил по струнам.
Вокруг гусляра быстро собралась толпа.
Старик запел звучным низким голосом, мальчишка вторил ему на высоких нотах. Пели они про святого Егория Свет Храброго:
Когда туры и олени по горам пошли,
Когда волки и лисицы — по засекам,
Когда серы горностаи — по темным лесам,
Когда рыба ступила в морску глубину,
Когда на небо взошел да млад светел месяц,
На земле-тo народился могучий богатырь,
Да могучий богатырь —
Егорий Свет Храбрый.
Да во лбу-тo у него красно солнышко,
На висках-тo у него часты звездочки,
По колени у него ноги в золоте,
По локти руки в чистом серебре…
Дальше в песне рассказывалось, как рос и мужал Егорий Свет Храбрый, как учился управляться с конем и мечом. Но вот напал на Русскую землю царь Басурманище, пожег города и села, Божьи церкви на дым пустил, святые иконы коням под копыта побросал, а Егория Свет Храброго в полон взял и стал принуждать отречься от веры христианской. Но Егорий Свет Храбрый бесстрашно ответил:
Я умру за веру христианскую,
Не поверю я в веру басурманскую!
Царь Басурманище разгневался и приказал мучить Егория муками разноличными. Стали его топорами рубить — топоры поломались, стали пилой пилить — у пилы зубья затупились, привязали Егорию на шею тяжелый камень и бросили в воду — а он не тонет, против течения гоголем плывет. Стали Егория в кипящей смоле варить — а он не варится, поверх смолы стоит, поет стихи херувимские. Л тут еще огонь под котлом погас, выросла травка зеленая, расцвели цветики лазоревые.
Тогда велел царь Басурманище посадить Егория в яму глубиной в сорок сажен, закрыть досками дубовыми, забить гвоздями железными, засыпать песками рудо-желтыми. Сам царь песок притаптывает, приговаривает:
Не ходить Егорью по белу свету,
Не видать солнца красного, месяца ясного,
Не бывать на святой Руси,
Не слыхать звона колокольного,
Пенья церковного!..
Тут слушатели горестно охнули, а какая-то старуха в темном платке пробормотала:
— Ох, беда-то какая! Так оно и было при татарах-то!
Старый певец умолк, тихо перебирая струны, затем вскинул голову и снова запел:
Налетели тут ветры буйные,
Развеяли пески рудо-желтые,
Поломали гвозди железные,
Разметали доски те дубовые.
Сошла с небес Богородица,
Вывела Егория на белый свет…
Пошел Егорий по Святой Руси, пришел в свой родной город — разоренный, выжженный и обезлюдевший. Уцелела во всем городе лишь одна церковь Божия, и в ней молилась Богу Егорьева старая матушка.
Испросил Егорий у нее благословение, добыл себе богатырского коня и меч и пошел войной на царя Басурманища.
Увидел его царь Басурманище,
Выходил он из палаты белокаменной,
Кричит он по-звериному,
Визжит он по-змеиному;
Хотел победить Егория Храброго.
Святой Егорий не устрашился,
На добром коне приуправился,
Вынимает меч-саблю вострую,
Он ссёк его злодейскую голову.
Певец умолк. Прозвенел в воздухе последний торжествующий аккорд.
Мальчишка стащил с головы колпак и пошел с ним по кругу. В колпак посыпались мелкие монеты, какая-то баба положила кусок пирога. Ивашка пожалел, что ему нечего дать певцам.
В это время солнце скрылось за тучкой. Сразу потемнело, подул резкий ветер, и где-то вдалеке зарокотал гром.
Толпа стала быстро редеть. Обеспокоенно поглядывая на небо, люди заспешили по домам. Первые тяжелые капли дождя упали в сухую уличную пыль. Ивашкин приятель и ближайший сосед Никитка дернул его за рукав:
— Бежим скорее! Сейчас как хлынет!
И они побежали со всех ног. Вдруг Ивашка остановился:
— Погоди! А как же дед со своим мальчишкой? Ведь вымокнут.
Никитка поскреб в затылке:
— Ну, не знаю. Кто-нибудь пустит их к себе дождь переждать.
Но Ивашка уже бежал обратно.
Старый гусляр, скинув с плеч кафтан, заворачивал в него гусли. Мальчишка торопил гусляра:
— Скорее, дедушка! Ведь вымокнем!
— Вымокнем — не размокнем, — отвечал старик. — А если гусли дождем зальет — то беда!
Дождь хлынул как из ведра, молния с треском сверкнула через все небо, и тут же ударил гром.
— Эй! — окликнул калик перехожих Ивашка. — Идемте к нам домой!
— Вот спасибо! — обрадовался гусляр. — А отец с матерью браниться не будут?
— Не будут! — помотал головой Ивашка. — У меня батюшка — поп, ему положено странников привечать. И матушка добрая.
— Тогда идем!
Они быстро зашагали по улице.
Дождь зарядил до позднего вечера, и калики перехожие остались в Ивашкином доме ночевать.
После ужина матушка мыла в лохани посуду, а отец со старым гусляром, сидя друг против друга за столом, вели неспешный разговор.
Ивашке и дедову мальчишке матушка велела ложиться спать. Они забрались на полати, укрылись старым зипуном. Мальчишка тотчас уснул, а Ивашка перевернулся на живот, подпер голову руками и стал слушать, о чем говорят старшие.
— Ты, добрый человек, верно, давно с гуслями по свету странствуешь? — спросил отец.
— Давно, — ответил старик, — хоть и не сызмала. В молодых-то годах был я не гусляром, а ратным человеком — стрелял из пищали огненными ядрами. Пока не ранило меня в ногу, — он похлопал себя по негнущемуся колену, — не раз ходил с прежним нашим государем Иваном Васильевичем походами и на казанского хана, и против бунтовщиков-новгородцев. А еще, — тут старик многозначительно помолчал, — сподобил меня Господь постоять на Угре, когда Божьею милостию навсегда избавились мы от злой татарской неволи.
Ивашка навострил уши, предвкушая занимательную историю. Матушка оставила посуду, вытерла руки о передник, присела на край лавки и тоже приготовилась слушать.
