Гиммлер тем временем создал официальную следственную комиссию, заседавшую в резиденции Геббельса на Герман-Герингштрассе. Оба министра вдвоем допрашивали доставленных к ним офицеров, в том числе самого Фромма. Допрос продолжался всю ночь. Они сделали перерыв только для того, чтобы прослушать выступление Гитлера, переданное по радио в час ночи. Против обыкновения, фюрер говорил усталым, тихим голосом, однако его речь произвела на Геббельса очень сильное действие. Рейхсминистр пришел в настоящую ярость и потребовал для предателей самой страшной кары.
На следующий день Борман, вынужденный исправлять допущенные накануне ошибки, разослал на места более четкие распоряжения, подтверждающие полномочия Гиммлера. Рейхсфюрер тем временем назначил Кальтенбруннера главой следственного комитета, готовившего серию показательных процессов, первый из которых состоялся 7 августа в Народном суде. За порядок рассмотрения дела отвечал председатель суда Роланд Фрейслер. По его приказу первую группу заговорщиков – измученных, небритых, одетых в скверно сидящую гражданскую одежду – ввели в зал для унизительного допроса, снимавшегося на кинопленку по распоряжению сжигаемого жаждой мести Гитлера. Правда, главные заговорщики, Бек, Ольбрихт и Штауффенберг, были уже мертвы, но их сообщников – таких, как фельдмаршала фон Вицлебена (подвергшегося особенно жестоким насмешкам со стороны Фрейслера по поводу отсутствия пояса в брюках), генералов Гепнера и Штифа, а также двоюродного брата Штауффенберга Петера Йорка фон Вартенбурга, – по очереди допросили и приговорили к повешению. Восьмого августа их, раздетых догола, действительно повесили в небольшой камере тюрьмы Плотцензее. В качестве орудия казни послужила струна от фортепиано, закрепленная на крючке для разделки мясных туш, причем вся экзекуция от первой до последней минуты снималась на кинопленку. По свидетельству очевидцев, агония некоторых из повешенных продолжалась не менее пяти минут.
Вечером того же дня Гитлер просматривал отснятую пленку в рейхсканцелярии. Мучения казнимых были столь ужасны, что даже Геббельс, человек жестокий и суровый, не мог досмотреть фильм до конца. Впоследствии все копии пленки были уничтожены.
Для Гиммлера и Кальтенбруннера следствие по делу о покушении на фюрера вылилось в бесконечную череду допросов, которые не прекращались все последние месяцы войны. За допросами следовали новые аресты и новые казни; точное число казненных неизвестно, однако по некоторым оценкам расстреляно и повешено было несколько сотен человек3. Жертвами репрессий стали многие выдающиеся члены Сопротивления; некоторых из них отправили в тюрьмы и казнили незадолго до конца войны, чтобы скрыть хотя бы часть преступлений нацистского режима. Фон Хассель был повешен 8 сентября 1944 года, Лангбена казнили 12 октября, Попица повесили 2 февраля 1945 года, Небе – 3 марта; лучшего из немецких военачальников Роммеля вынудили покончить с собой 14 октября, пастора Дитриха Бонхёффера и адмирала Канариса казнили в один день – 9 апреля.
Первый публичный комментарий к событиям 20 июля Гиммлер дал в своем обращении к группе гауляйтеров и других официальных лиц, собравшихся 3 августа в Познани. С едкой иронией рассказывал он о своих встречах с Лангбеном, которого он называл посредником, и Попицем:
«Мы позволили этому посреднику болтать сколько влезет, и вот, в общих чертах, что он нам сказал: «Войну нужно остановить. Для этого – учитывая сложившуюся ситуацию – мы должны заключить мирный договор с Англией, но главным условием подобного мира является отстранение фюрера и его почетная ссылка». Никаких репрессивных мер против СС не планировалось».
Далее Гиммлер рассказал, что передал этот разговор Гитлеру и они вместе над ним посмеялись. Встреча с Попицем, впрочем, была не особенно информативной, и поэтому Лангбена пришлось арестовать:
«В конце концов, я арестовал посредника. С тех пор прошло уже почти девять месяцев, и этого хватило, чтобы герр Попиц стал похож на сыр. Он бледен как полотно и, по-моему, являет собой наглядный пример того, что может сделать с человеком нечистая совесть. Он шлет мне телеграммы, звонит по телефону, спрашивает, что случилось с доктором Икс, а я молчу, как сфинкс, или даю уклончивые ответы, чтобы он не знал, имею я какое-то отношение к случившемуся или нет»4.
Как и следовало ожидать, Гиммлер высмеял всех гражданских участников заговора – от Лангбена и Попица до Кипа и обеих Зольф. «Мы давно знали о заговоре», – заявил он. Впрочем, в отношении генералов он был не менее язвителен, заявив, что «Фромм действовал по сценарию дешевого фильма». Гиммлер также обвинял в заговоре всю армию и утверждал, что Штауффенберг собирался выпустить на свободу узников концентрационных лагерей. «Это значит, что через несколько недель нами стали бы править коммунисты, а наши улицы превратились бы в арену кровавых преступлений»5.
Эти слова предназначались, однако, только для широкой публики, на деле же Гиммлер стремился сохранить по возможности в тайне подробности дела Лангбена и Попица. Когда осенью наконец началось слушание дела, Кальтенбруннер направил министру юстиции такое письмо:
«Вскоре состоится суд над бывшим министром Попицем и адвокатом Лангбеном. Учитывая известные вам обстоятельства, а именно факт встречи Попица с рейхсфюрером СС, прошу вашего разрешения на проведение закрытого судебного заседания. Полагая, что ничто не помешает вам дать такое разрешение, направляю в ваше распоряжение десять моих сотрудников, которые будут присутствовать в зале заседаний во время слушаний»6.
На суде Лангбена и Попица приговорили к смертной казни. Лангбен, как нам уже известно, погиб в октябре; перед смертью его пытали. Что касается Попица, то его оставили в живых до февраля следующего года в надежде выудить из него побольше информации. После этого он также был казнен.
В своем обращении к гауляйтерам и старшим офицерам в Познани 29 мая 1944 года Гиммлер с необычной прямотой высказался по еврейскому вопросу. Он говорил четко и ясно, словно находился в кругу близких друзей. Уничтожение, объяснил он, является трудной операцией:
«Внимательно выслушайте меня, но никогда никому не говорите об этом. Нам предстоит решить вопрос: что делать с женщинами и детьми? Лично мне все совершенно ясно. По-моему, недостаточно искоренить – или, называя вещи своими именами, уничтожить одних мужчин. Если мы убьем только мужчин, то их дети, когда вырастут, будут мстить нашим детям и внукам. Я не мог этого допустить. Решение далось нам нелегко, но мы его приняли: этот народ должен исчезнуть с лица земли. Выполнить это задание оказалось чрезвычайно сложно, но мы с ним справились, без – я надеюсь – ущерба для психического и морального состояния наших лидеров и их подчиненных. Опасность, однако, была очень велика, так как наши люди легко могли превратиться либо в безжалостных головорезов, не знающих цену человеческой жизни, либо в бесхребетных слабаков, страдающих от нервных срывов».
Он также пообещал гауляйтерам, которых назвал «верховными сановниками партии, этого рыцарского политического ордена», что «к концу года еврейская проблема будет решена раз и навсегда». Свою речь Гиммлер закончил следующими словами:
