В основе юмора лежала большая, трогающая душу трагедия, хотя и не лишенная жалости к самому себе.
Издательство занялось вопросом публикации. Подстрочник был готов, и Эдуард нашел его хорошим. Взяв его за основу, он тут же принялся за работу. А когда Эдуард что-то начинал делать, то подходил к этому с чувством и действовал в темпе. Работа следовала вместе с ним повсюду. Даже в поездках. Шестого марта 1978 года Успенский был в Ялте, что я вижу по отправленному им письму. В нем он рассказывает о своих переводческих хлопотах. Письмо пришло в Финляндию более чем через месяц. Ведь из Ялты долог путь до Финляндии, когда подумаешь о старинной доставке на перекладных лошадях. Да и у цензуры курортного местечка (не говоря уж о темпах работы почты) тогда не было никакой государственной спешки.
Интересно перечитывать сейчас в письмах Успенского, как он говорит о «Дядюшке Ау». Это для меня ново. Весь процесс перевода в свое время не казался ничем особенным. Или, если и казался, то главным образом неприятным, мучительным, тягостным; ощущался торговлей, а торговаться мне и по-прежнему не по вкусу. В особенности при том, что я знал, как немного финских книг в Советском Союзе вообще издавалось. Несмотря на усилия товарища Успенского, я, с другой стороны, считал шансы на публикацию своей книги не слишком большими.
Однако сам Эдуард, похоже, был настроен оптимистически.
Он, кажется, действительно влюбился в мою книжку, потому что написал в письме, что в ней есть новые персонажи, которых он раньше не встречал в детской литературе. Книга отличалась от «Карлсона» и современных ему подражаний: «Он («Дядюшка Ау») написан более яркими красками и более широкими мазками. И одновременно в нем прослеживается отчетливая связь с национальными корнями. Мне он нравится, и мне он мил. Хотя к моему мнению не очень прислушиваются».
Так что трудностей будет достаточно. Одному нравится, другому нет, а третьему все это безразлично. Трудности появлялись и из-за различных тематик в произведении про Ау. Глава о космосе и смерти («Господин Ау размышляет о жизни») оказалась выброшена из книги вместе с другими подобными местами. По многим причинам. Может быть, потому, что в Советском Союзе, по словам Успенского, о таких вещах (вроде смерти и уж тем более жизни после смерти, даже как о мысли) не говорили. И вообще, перевод обещал быть и был вольным, по сути дела «пересказом», историей, которую писатель из подстрочника переработал на свой вкус. Но что поделать: если я не дам разрешения на это, книга определенно останется неопубликованной.
Успенский хотел позднее перевести и «Лошадь, которая потеряла очки». Но тогда лошадь стала бы американским агентом в черных солнцезащитных очках. Это был все-таки уже перебор.
Видимо, я отверг этот переводческий проект, употребив слишком сильные выражения, потому что Успенский вспоминал об отказе много, много позже. На рубеже тысячелетий он был в Китае на книжной ярмарке и рассказал мне о своем выступлении: «Меня пригласили на конференцию переводчиков и попросили произнести речь. Я сказал, что однажды перевел книгу моего финского друга Ханну Мякеля. И когда я спросил у него, могу ли я перевести еще одну, он сказал: «Если ты это сделаешь, я тебя убью». Это была самая короткая речь о трудностях перевода, и она вызвала большой энтузиазм. А остальные говорили каждый минимум по полчаса».
Но что касалось «Ау» в 1970-е годы, мне пришлось в конце концов сказать «да». Исключительно под давлением энтузиазма самого Успенского. Все-таки человек положил столько трудов ради меня, хотя я и не очень понимал их ценности… Я до сих пор еще не могу сказать, было согласие ошибкой или нет. Книгу я, по сути дела, потерял, потому что всякий раз, когда я думаю об этом, мне становится немного кисло. Но дружба сохранилась. А в этом редком случае она была важнее, чем «Ау».
Для Успенского же работа по адаптации к российской почве и удаление важных для книги моментов значили не слишком много. Он знал Советский Союз, знал, что делал, как и что делалось в стране, как пробить книгу через многие двери и барьеры. Он плыл в своем величественном обществе, как лосось в воде, хотя встречное течение было сильным да еще и полным ловушек и капканов. Но даже он хотел сдержать меня и умерить мой предполагаемый восторг, хотя в то же время думал, что персонаж придется детям по вкусу: «Ведь может быть, что я загорелся напрасно. Никто его (перевод) еще не читал в редакции. Отдам им работу через месяц».
Речь шла о редакции крупнейшего в мире детского журнала «Мурзилка», тираж которого составлял тогда шесть миллионов экземпляров. Так как «Дедушку Ау» в конце концов напечатали там в нескольких номерах с продолжением, могу сказать, что и я некоторым образом дотянулся до миллионных тиражей, правда, в первый и гарантированно последний раз в жизни.
Как бодро и весело пишет Успенский. Даже приветы он передает, как полагается: «Антти, Мартти и профессору Анхава и всем моим знакомым». И еще дает мне поручение. Я должен купить ему телескоп (подзорную трубу?) со штативом. Он «профинансирует» покупку, когда я приеду. И, во-вторых: поскольку в Советском Союзе не одобрялась и не продавалась жевательная резинка, или в просторечии «жвачка», не мог бы я привезти с собой целую гору этой самой резинки? Эдуард подчеркивал, что жвачка на самом деле для детей, а не для него самого.
Так действительно бывало: Эдуард с удовольствием раздавал встреченным им детям всякие разности. Особенно жевательную резинку, которая тогда считалась заразой с загнивающего Запада.
Я для него уже просто «Ханну!» не только с восклицательным знаком, но и иногда даже с двумя буквами «н», но письмо он, по своему обыкновению, очень по-приятельски закончил словами: «Все. Пиши мне». А подписался официально — «Э. Успенский». В устном общении со мной он был и остается Ээту и Эдик, мы на «ты», но на письме — Э. Успенский. Так профессия вошла в плоть и кровь.
Эта подпись встречается даже под самыми последними письмами — либо в удлиненной форме, либо же просто в виде инициалов: Э. У. Над напечатанными на машинке именем-фамилией красуется вензель от руки шариковой ручкой — изобразить такое способны немногие. Медленно выводимая Арто Меллери «пружина» — так он сам называл свою подпись — это единственный сравнимый автограф, который приходит мне на ум.
Весна 1978 года, кажется, была для Успенского действительно суматошная, потому что он вдруг захотел попробовать пойти всеми известными ему путями: не только опубликовать «Дедушку Ау» в детском журнале, но и сделать из него мультипликационный фильм и книгу. Мне следовало делегировать ему разнообразные полномочия, чтобы он мог заключать договор за меня и получать деньги.
Я делаю все, что просит Успенский. Попытка не пытка. И вскоре я получаю новое письмо. Из него я узнаю, что «Мурзилка» опубликует из «Ау» по крайней мере некоторые главы.
Получаю также первую записку от Толи. Она начинается торжественно: «Уважаемый Ханну!» — и в ней Толя в качестве секретаря уведомляет меня, что в моих интересах теперь следовало бы оформить доверенность на Успенского. Киностудия одобрила «Ау», приступают к работе, и нужен договор. Есть и название студии, это «Экран». По сути дела, с доверенностью надо бы уже поспешить…
