Книга Эдик. Путешествие в мир детского писателя Эдуарда Успенского, страница 63. Автор книги Ханну Мякеля

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Эдик. Путешествие в мир детского писателя Эдуарда Успенского»

Cтраница 63

— Вкушно как! — Это произносилось со звуком «ф» и протяжным «уу»: «Фкууушна как». Ну так конечно, ведь там были собранные в лесу и положенные в морозилку белые грибы, а еще чеснок, морковка, кетчуп, сыр рокфор — крепкий, наваристый бульон, который «хоть по утрам пей», словами Эдуарда. Но даже это помогало теперь лишь на миг, ибо вокруг дома был в первую очередь снег, снег и снег. «Ханну, я не люблю зиму»… Может, это от того, что в его детстве тепла зимой не хватало?

Я опять слышу это признание, даже жалобу. Только это время года я, даже как хозяин, не мог изменить, особенно потому, что снег так и валил с неба, и мело как следует. Так мы сидели и смотрели при скудном свете дня, как заносит дорогу и как пейзаж скрывается и остается за стеной снегопада. Телефон тоже не звонил. Было ясно, что мы приговорены к гибели.

Это повторялось неоднократно. Всякий раз, когда приходили зима и снег.

События в пьесе разворачивались так:

— Ханну, как мы выберемся отсюда? — спрашивает Эдуард.

— А зачем нам отсюда выбираться? Будем здесь коротать время. Будем разговаривать, потом истопим сауну. А утром вернемся в город, — утешаю и успокаиваю я.

Эдуард задумывается и вздрагивает, все теснее прижимаясь к боку печи.

— Но дорогу замело, она вся в снегу, как мы отсюда выберемся? — вскоре снова спрашивает Эдуард.

Этот диалог уже велся минутой раньше, но я терпеливо повторяю ответ. Дрожащий, с большими глазами, Ээту походит на того школьника, которого отвезли в пионерлагерь и которому вдруг так мучительно захотелось в Москву, что все остальное потеряло значение. (А когда однажды в детстве действительно добрался, мать сразу вернула в лагерь.)

— Приедет Олави и расчистит утром дорогу. А потом мы поедем в город, — успокаиваю я бог знает в который раз.

Олави — хозяин соседней фермы. Его Эдуард видел много раз, но тем не менее в появлении Олави сомневается.

Эдуард не верил моим уверениям тогда, и, может статься, что не поверит и теперь. А если поверит, усомнится, что дорога опять обнаружится под снегом. Результат очевиден. Здесь, в финской глуши, он останется, здесь он замерзнет. Это конец жизни и конец света. Если все же заказать такси или вызвать Смирнова, чтобы забрал? Сколько времени на это уйдет? У Смирнова готовая годовая виза. Путь из Ленинграда до Ситарлы не такой уж длинный…

Вечером сауна, такая горячая, что и заледеневший оттает. Но повторяется то же самое, в точности тот же разговор ведется снова еще и вечером. Горячий крепкий чай исчезает литрами, или же бутылка сухого красного; это норма, если на очереди период красного вина. «Cato negro», не дороже… Чилийская «Черная кошка» Эдуарду нравится, он из пролетариата, не стремится выше, даже если на такую жизнь деньги начнут постепенно находиться, настолько хорошо продаются книжки. На мгновение настроение улучшается, особенно если Эдуарду удается связаться с Москвой. И — ой, какое ликование, какая быстрота речи, когда Эдуард слышит кого-то знакомого на другом конце провода. Телефон — спасательный круг. Дом в сохранности, и Москва — все то, из чего состоит настоящая жизнь.

Когда Эдуард вдоволь наговорится о своих делах, и поговорит на русском, и поймет, что и сам все еще существует, и дома дела бегут своим нормальным ходом — в направлении прогресса или регресса, он приходит в хорошее настроение и соглашается наконец поспать. Опять-таки он остается в гостиной, на скрипящем деревянном диване, а не забирается наверх в гостевую комнату. Ведь греющая и заряжающая энергией печка — самый важный предмет во всем доме. Поблизости от нее Эдуард хочет лежать.

Рассвет наступает медленно, после девяти. Но метель стихла. И дорога еще до утренней дойки была расчищена, я видел огни трактора Олави Норья и слышал звуки машины. Или, может быть, водит уже его сын Вейкко. Во всяком случае, дорога от гаража до перекрестка с проселочной дорогой гладкая, как мой только что выскобленный подбородок.

Проселочная дорога тоже расчищена, только хуже, однако школьный автобус пройти по ней сможет. На трассе № 1 (Valtatie 1 или Ykkastie — финская магистральная автодорога общегосударственного значения в Южной Финляндии, связывающая Хельсинки и Турку) тоже оживленное движение, бешено несутся снегоуборочные машины, и завесой поднимается снежная пыль. Но когда мы добираемся до цивилизации, до Хельсинки, повсюду снежные заносы, снег лишь кое-как отодвинут в сторону. Эффективность результата не имеет никакого значения, главное, что снегоуборочная машина проехала свой маршрут.

Вот та цивилизация, куда Эдуард все время в деревне так жаждал попасть. И тем не менее, тем не менее человек опять в своей тарелке. В Хельсинки Эдуард улыбается; на губах знакомая быстрая ухмылка. Город обладает силой, чтобы преодолеть даже могущество зимней природы, в это Эдуард верит всерьез. А такой вере сопутствует счастье.

2

С сельской местностью и находящимся в деревне Ситарла имением Ниемеля связано, несмотря на зимние кошмары, подавляющее большинство моих с Эдуардом общих воспоминаний. Летом Эдуард приезжал в Ниемеля даже с очевидным удовольствием. Возможно, эти посещения он помнит лучше всего еще и потому, что в деревне финн отличается от русского более явно, чем в городе. Различия обнаруживаются и остаются в памяти. По крайней мере, так мне кажется.

Я обобщаю, но не думаю, что допускаю большую натяжку в следующем логическом построении. Русский всю свою жизнь вращается в коллективе, его приучают к этому с младенчества (самое последнее поколение, может быть, уже нет), и поэтому он всегда с удовольствием находится в обществе; одиночества (покинутости, осиротелости) он боится и избегает всякий раз, когда только возможно.

Это заметно и в вековой строительной культуре обеих стран. В России дома в деревнях чаще всего почти примыкают друг к другу, они дремлют, словно стадо овец, которые щиплют свежую траву: у всех и головы как будто повернуты в одном направлении. Когда из труб домов поднимается дым, ветер сгоняет все струйки дыма вместе, словно образуя крышу над деревней. Так общность защищает и символически.

В Финляндии дома располагают, как правило, настолько далеко от соседа, насколько могут; дым из труб поднимается там и сям, в морозный день совершенно отдельными далекими столбами. В Ситарле дома стоят на вершинах высоких холмов, в пустоши и на скалах, с которых также можно наблюдать. В России земля общая, и на нее или на ее опрятность, кажется, никто не обращает внимания. Зайдя в окаймляющий большую дорогу лесок, находишь свалку, которая продолжается на протяжении всей дороги. А здесь у нас в Финляндии за всем — то есть тоже общим, или принадлежащим государству, или муниципалитету имуществом, даже за обочинами дорог — стараются хоть как-то ухаживать. И если не следы других, то, по крайней мере, свой собственный беспорядок стремятся все-таки убрать. Я видел, как хозяин имения Кюля-Миккола, Юхани, вместе с женой даже убирал с проселочной дороги ошметки глины с поля, осыпавшиеся с колес его трактора.

А остальное? В России вечер за вечером сидят и разговаривают. Так обстоит дело и до сих пор. Сердечные беседы, товарищеская атмосфера. Конечно, и в Финляндии ходят в гости, но все-таки реже. Без предупреждения лишний раз не зайдут. Обо всем хорошо договориться заранее.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация